Рутенберг и сам понимал, что без одобрения и помощи главного боевика Азефа такое дело немыслимо, но ехать ему не хотелось, он попросту боялся этого человека. Однако дело всё же прежде всего, и Рутенберг отправился в Гельсингфорс, заручившись обещанием Савинкова, что он выезжает сразу за ним.
Спустя пять дней в Гельсингфорсе, в богато обставленном гостиничном номере сидели в глубоких креслах Рутенберг и Азеф. За широким окном простиралась панорама припорошенных снегом крутых черепичных крыш финской столицы. От порта доносились басовитые гудки пароходов.
Рутенберг давно закончил свой рассказ и напряжённо смотрел на Азефа, оплывшее лицо которого не выражало ничего, кроме досады, что повергало Рутенберга в тревогу — вдруг он сделал или сказал что-то не так? Но вот опухшие веки Азефа шевельнулись, вздрогнули, приоткрыв чёрные маслянистые глаза:
— Вы всё это рассказали Савинкову? — спросил он, раскуривая папиросу.
— Да. Как сейчас вам.
— И что сказал на это Борис Викторович?
— Он считает, что пока суд да дело, мне надо включаться в эту игру, чтобы получить доступ к Рачковскому, а то и к Дурново.
— Узнаю Бориса Викторовича, — проворчал Азеф. — Обожает сложные сюжеты… — Он выдохнул дым вверх, понаблюдал за ним и придавил папиросу в массивной глиняной пепельнице. Хлопнул пухлой ладонью по подлокотнику кресла. — Эта игра длинная и не очень надёжная. А надо срочно ликвидировать Гапона. На нашем извозчике прокатите его в Крестовский сад, поужинайте там хорошенько, а попозже на том же извозчике свезите его в лес подышать сосновым воздухом. Там суньте ему нож в спину и выбросьте из саней. В отношении него это программа-максимум, и он достоин только этого. А играть вместе с гадюкой — слишком большая для неё честь, не говоря о том, что это очень опасно.
— Мне расценивать это как решение Центрального комитета? — спросил Рутенберг.
— А без протокола у вас не поднимется рука даже на изменника? — разозлился Азеф.
— А разве не вы, Иван Николаевич, учили нас, что в терроре, как нигде, каждый шаг должен быть документирован?
Азеф вырвал своё грузное тело из кресла:
— Хорошо. Чернов как раз здесь, в Гельсингфорсе. Когда, вы сказали, приедет Савинков?
— Думаю, завтра он уже будет здесь.
— И тогда мы проведём заседание ЦК.
Это заседание состоялось здесь же, на другой день. Чернов, видимо, уже проинформированный обо всём Азефом, обратился к Савинкову:
— Устранять Гапона, Борис Викторович, сейчас нельзя, — перевёл взгляд на Азефа. — И вы, Иван Николаевич, в этом вопросе тоже не правы. Вы не учитываете громадной популярности Гапона среди петербургских рабочих. При их слепой вере в него возникнет легенда, что Гапона убили революционеры из зависти, а выдумали, что он предатель. А мы-то свои доказательства выставить не можем. — Чернов сжал в кулаке свою бородку-клинышек и снова воткнул взгляд в сонное лицо Азефа. — Иван Николаевич, тут ваше слово решающее.
— Для того чтобы избежать нежелательного резонанса, — замедленно и ворчливо начал Азеф, — по-моему, может быть только такой шаг: ликвидировать Гапона во время его свидания с Рачковским. Такое обстоятельство убийства наверняка просочится в публику, и тогда резонанс будет для нас вполне благоприятный.
— Ну что ж… — заторопился Чернов (он всегда куда-то торопился, за что Савинков уже давно в узком кругу называл его «господин Торопыга»). — Ну что ж, давайте действовать в этом направлении.
Савинков резко поднял руку:
— Подождите, Виктор Михайлович, вы знаете, как сложна подготовка каждой акции. А здесь эта сложность прямо гомерическая.
Чернов пожал плечами:
— Хотелось бы услышать исполнителя. Рутенберг берёт на себя это дело?
Рутенберг молчал — он-то понимал всю сложность задуманного. Трусом, однако, он никогда не был. Но очень волновался — впервые он вот так близко и даже на равных с руководителями партии, да ещё собравшимися из-за него. Он слушал их спор и скорей чувствовал, чем понимал, какое большое значение придаётся начатому им делу, и в душе у него возникала острая тревога — а вдруг он не справится, не оправдает надежд ЦК?
— Я сделаю всё, что смогу, — негромко произнёс он наконец, — но всю подготовку целиком взять на себя не могу.
— В этом я Рутенберга понимаю, — сказал Азеф. — Мы все должны ему помочь.
— Да, да, — закивал Чернов. — Кроме того, мы должны ясно представить себе, что исполнение нашего решения для товарища Рутенберга связано с необходимостью войти в грязную комбинацию с охранкой, а это для него обстоятельство необычайно трудное и в политическом, и в психологическом смысле, и в этом аспекте мы обязаны сделать всё возможное, чтобы он каждую минуту ощущал и наше к нему исключительное доверие, и помощь. И сам продумал каждое своё слово Рачковскому.