Рабочие-судьи находились в соседней комнате, на двери в которую висел замок, который не был заперт, в нужный момент Рутенберг мог мгновенно снять его и распахнуть дверь. А теперь он, медленно шагая по комнате, начал разговор.
— Прежде всего я хочу услышать твоё слово священника. Речь пойдёт о душе, на которую я лишний грех брать не хочу.
Гапон рассмеялся:
— Давай, исповедуйся… раб божий…
— Я решил дать Рачковскому ниточку к акции против Дурново. И ещё — к акции, которая готовится в Москве против генерала Дубасова.
— Отлично, Мартын! — воскликнул Гапон. — Могу тебя заверить, тут пахнет уже не двадцатью пятью тысячами, а помножь на четыре. Понял?
— Деньги деньгами. Но я беру на душу великую тяжесть — ведь охранка похватает наших людей и их повесят. Наверняка! Всех повесят. А мы с тобой останемся при больших деньгах. Может быть грех тяжелее? — он замолчал, изображая душевные муки.
— Но разве сам ты после Девятого января не учил меня, что революция без крови и жертв не бывает? Учил, и я этот закон принял. Я и самоубийство Черемушина отнёс на этот закон.
— Вот тебе и на, — удивился Рутенберг. — Ты же сам дал ему револьвер, чтобы убить Петрова, а он выстрелил в себя. При чём тут революция?
Гапон подобрал ноги и всем телом подался вперёд:
— Ну допустим даже, что одного-двух схватят. Но они-то погибнут за революцию, которая без крови не бывает! И вообще, мы говорим не о том. Я сегодня утром созвонился с Рачковским. Он ждёт тебя завтра в восемь вечера.
— Где?
— В его любимом месте — у Кюба.
Помолчав, Рутенберг сказал обречённо:
— Мне остаётся успокоить душу одним — что меня казнят свои. Как в молитве: смертью смерть поправ.
— И сущий во гробу жизнь даровав, — почти весело подхватил Гапон. И добавил: — А Рачковский, между прочим, говорил и об этом. Он сказал, что тебя от мести своих спасти очень просто. Для вида, говорил, мы его вместе с другими арестуем, месяца три подержим. И он — чист.
— А если вместе с товарищами повесят и меня? Тогда на твоей душе будет не только Черемушин, но и я — твой друг.
— Рачковский тебя не тронет! Клянусь!
— А если всё произойдёт по худшему варианту, как ты сам-то жить будешь, как с богом поладишь?
Гапон подумал немного и твёрдо ответил:
— Если тронут тебя, я застрелюсь, честное слово, но этого не случится. И бог ко мне уже давно милостив.
— А если я опубликую твоё покаянное письмо Дурново, в котором ты обливаешь помоями своих рабочих, как на это посмотрят рабочие и все честные люди?
— Ты не сделаешь этого! — выкрикнул Гапон.
— А если сделаю, перед тем как пойти на виселицу?
— Я объявлю тебя сумасшедшим — и делу конец. И вообще, дорогой Мартын, мы с тобой говорим о том, чего не будет. А наша с тобой реальность ясна и проста — мы получаем деньги и уходим в совсем другую жизнь, где нам гарантированы благосостояние и полная безопасность. И скажи мне, кого нам бояться? Общественного мнения? Да какая ему цена? Подумай, ещё недавно это мнение превозносило меня, а теперь об меня ноги вытирают.
— Ладно, оставим это, — примирительно сказал Рутенберг. — А что касается денег, то у тебя их получится поболее, чем у меня. Я же не забыл чек на пятьдесят тысяч франков, который ты показывал мне в Лондоне. Эти денежки, небось, в банк запрятал?
Гапон тяжело вздохнул:
— Ах, Мартын, Мартын, я те денежки ещё в Европе растряс, ты же видел, как я там жил, ни в чём себе не отказывал.
— А помнится, ты говорил, что эти деньги даны на революцию. И ты, брат, грешный человек, не менее меня грешен, так что будем мы с тобой по церквам вместе свои грехи замаливать.
Гапон рассмеялся:
— Я знал одного дьякона, который говаривал, что безгрешными бывают только последние дураки.
Огромным усилием воли Рутенберг подавил ярость и спросил:
— Ты знаешь, что предателю Тихомирову[15] царь подарил серебряную чернильницу?
— Ну и что? — беспечно спросил Гапон, видимо, обрадованный, что разговор уходит в другую сторону.
— Да ведь и тебе могут такую чернильницу поднести.
— Тоже в руку, — рассмеялся Гапон. — Снесу её в ломбард…
Вот тут Рутенберг одним прыжком очутился у двери в соседнюю комнату и сорвал замок.
Вбежали рабочие.
— Вот твои судьи! — крикнул Рутенберг.
Гапон вскочил, норовя успеть к входной двери, но его схватили, и он мгновенно был связан. И повешен.
VIII
В архиве охранки сохранялись два документа о смерти Гапона.
1. Протокол пристава 2-го стана СПБ уезда Недельского о найденном им в Озерках трупе:
15
Тихомиров Л. А. (1852–1923) — народоволец, отрёкшийся от своих революционных убеждений и ставший монархистом.