Чтобы разрешить это противоречие, нужно посмотреть на образы, которые в настоящее время поражают и тревожат нас, как на сгущение финальных усилий. В тот момент, когда Земля как таковая найдет свой порядок, границы должны утратить значение. То же произойдет и с государством, ведь его сущность определяется в первую очередь через существование других государств. Это приводит, особенно на границах, к возникновению зеркальных явлений. Именуя планетарный порядок мировым государством, мы используем название, лишенное содержания, поскольку можно предвидеть, что он будет иметь мало общего с государством историческим.
Если мы рассматриваем государство как институт институтов, это не значит, что оно должно быть machina machinarum. Технический прогресс не подчинен ему, по крайней мере когда не имеет отношения к вооружению.
Рано обратившись к этой проблеме, Ницше отделил сверхчеловека от государства-чудовища, что свидетельствует об уже не раз отмечавшейся нами прогностической силе его взгляда.
Высоким домам мировых религий не избежать потрясения, и все же полностью их сокрушить было бы трудно. Они переживают не только государства и правящие династии, но и культурные круги, производя региональных и эпохальных мутантов. Многотысячелетняя жизнь религий основывается на подражании космическому порядку и его возможностям. Они теснее связаны со вселенским планом, чем план государственный, и уже поэтому долговечнее его. В них говорит нечто большее, чем человеческое знание: слух, предшествующий всякой мысли, откровение, Дамаск, Синай.
Один из самых существенных недостатков народного образования заключается в том, что в наших школах не преподается история как история религии, то есть как паритетный обзор наиболее крупных и долговечных строений, порожденных человеческим духом и выпавшими на его долю откровениями. Устранение этого пробела обратило бы негативное понятие бесконфессиональной школы в позитивное.
Пример универсальных индийских и китайских религий показывает, что существование и развитие высоких культур не всегда обеспечивается почитанием персонифицированных божеств. Оно вполне совместимо с верой в безличную прапочву, не имеющую собственного качества, однако производящую и качество, и образ. Философские, этические и религиозные силы выступают здесь в тесной взаимосвязи, как единое созвездие. Благодаря своей метафизической сущности, они удовлетворяют высочайшим требованиям образованного ума, а в силу богатства форм и символов гармонируют также с наивным мировосприятием, требующим постоянной подпитки.
Кроме того, в буддизме, к примеру, мы находим такую степень открытости и толерантности, которая, вероятно, могла бы послужить образцом и предпосылкой для создания миропорядка, объединяющего не только нации, но и расы, а также конфессии, подобно тому как большой дом объединяет в себе разные комнаты.
Какое бы представление о мечте и действительности человек ни лелеял (полностью отделить их друг от друга невозможно), это не делает менее справедливым наблюдение, согласно которому явление, будь то объект мысли или веры, развертывается из нераздельного, достигая своих наивысших форм, и возвращается туда же. Оно родник, чьи струи, постоянно видоизменяясь, бьют из фонтана в большом саду.
Отцу также остается только одно – вернуться в прапочву. Там он будет создан заново. Это тоже остается «во времени», то есть в одной из тех разделяющих категорий, в которых наш разум должен упорядочивать вещи, только в данном случае время не историческое, а сакральное. Религии учат нас, что именно это время с его праздничным календарем есть то поле, которое мы должны возделывать, что оно может прийти к плодотворному завершению – в этом они сходятся друг с другом вне зависимости от того, идет ли речь о конце или о возвращении.
За непривычными явлениями, которые руководят нами в этом времени, наполняя нас отчасти надеждой, отчасти страхом, скрывается нечто общее. Прапочва приходит в движение, что не может не сопровождаться мощными потрясениями. То, что мы называем образованием, лишено высшей реальности. Наша техника сама по себе не имеет ценности, она имеет лишь значение – значение в отношении входящего.
Это движение – процесс планетарно-исторический. Он охватывает историю человечества и замыкает ее как минимум в том смысле, в каком мы до сих пор ее понимали. Именно по этой причине нам недостаточно исторического опыта и методов, сложившихся на его основе. Не следует списывать все на ошибку человека: он вынужден отступать перед чем-то более сильным. Поэтому сегодня простительно многое из того, что было непростительным раньше, – и в плане действия, и в плане бездействия.
Более полные сведения дают нам образные миры мифов и культов, а также мечты, сновидения в самом глубинном смысле. Отсюда живой интерес современного ума к ряду наук, находящихся в процессе становления.
Необходимость приобретать и собирать новый опыт придает человеческой деятельности и ее этосу характер эксперимента, причем опасного и дорогостоящего. С одной стороны, человек, сын Земли, начинает участвовать в метаморфозе непосредственно, как растение, и становится ключевой фигурой новой формации. С другой стороны, он вступает со своей матерью в диалектические отношения: он спрашивает – она отвечает. То, что человек начал задавать вопросы, объясняется первичными движениями Земли как прапочвы, болями инициации, которые мать и дитя испытывают вместе.
Вопрошания недостаточно, его нужно сделать более эффективным – таково всеобщее мнение, не лишенное оснований, но свидетельствующее о слишком глубокой вовлеченности в эксперимент и потому исходящее из ложных предпосылок. Оптимизация постановки вопросов не может заключаться в усовершенствовании методики с точки зрения экономичности, комфорта, безопасности или морали. Эти различия факультативны. Обязательно же новое качество, из которого будут возникать вопросы. Процесс их постановки должен одухотвориться.
Истинный партнер Земли не разум (Verstand), который сегодня особенно преуспевает в естественных науках, неизбежно превращаясь в опасное обоюдоострое оружие. Он лишь открывает ворота и держит фонарь.
Истинный партнер Земли – дух (Geist). С его точки зрения, растворение форм и связей вследствие деятельности разума означает лишь подготовку к духовному захвату новых пространств. Это элемент фабричного стиля, наглядно проявляющий себя в искусстве. Живопись, например, стремится к непосредственному соприкосновению с моделями прапочвы. То, что при этом человек и предмет должны отступить, вполне понятно, однако термин «абстрактное искусство» не соответствует сути процесса, поскольку речь идет о предприятии не менее конкретном и реальном, чем научный эксперимент, который тоже покинул поле привычных объектов. Там, где искусству удается достичь желаемого контакта с прапочвой, следует готовиться к крупным феноменам. Об этой ситуации можно сказать то же, что и о разламывании генетической печати.
Кстати, в естественных науках также наметилась скрытая тенденция к нацеленности не только на знание и связанное с ним развертывание силы. При встрече с прафеноменом разум наталкивается на нечто более мощное и вынужден остановиться. Здесь его может ждать откровение, как Савла на пути в Дамаск. Только теперь удовлетворяется то побуждение, которое двигало познающим человеком, «ибо всякое желание устремлено к вечности»[116] – эти слова относятся и к ненасытному знанию. Здесь заканчивается фаустовский мир.
По тому, с каким необычайным ожесточением велся арианский спор о тринитарности и тончайших нюансах ее догматической формулировки, можно заключить, что даже если предпосылки уже стали неясными, речь шла о принятии решения с далеко идущими последствиями. В том числе и наше дело было поставлено на карту.
Тот спор о личности высшего существа действительно оказал серьезное влияние на судьбу восточного и западного мира и снова сыграет важную роль при их объединении. Кроме того, пыл, сопутствовавший обсуждению формулировок, позволяет предположить нечто вроде защитного инстинкта отца, желающего оградить догматическое здание даже от тех атак, которые могли быть предприняты в далеком будущем.