Мы все замерли. Молодой боец-конвойный, стоявший до сих пор неподвижно у скамьи подсудимых, перевёл глаза на арестованных, и глаза эти блеснули вдруг, точно два клинка.
И мы все, присутствующие в этом зале, — и муж отравленной в «душегубке» Раисы, и отец замученного юноши Головатого, и старик Бронник, и кубанские колхозницы, которые тихо плакали, вытирая глаза концами головных платков,— все мы повернули свои лица к перегородке, за которой ёжились эти прокажённые.
— Звери.. Гады!, Придёт им конец! — пронёсся гневный шепот в зале.
...Немцы вталкивали в «душегубки» взрослых, а за ними, как поленья дров, швыряли маленьких детей. Одна мать не вынесла страданий своего ребёнка и бросилась ему на помощь. Её сшибли с ног ударом приклада. Ребёнок, которого тащили в автобус, укусил немца за руку. Тогда другой гестаповец прикладом размозжил ему голову. Брызнул детский мозг...
— Что вы делаете, ведь меня ни разу не допрашивали,— кричала одна из женщин, которую впихивали в «душегубку».
Свидетельница Гажик жила рядом с домом, где помещалось гестапо.
— Я много раз слышала женские крики и детский плач. Они раздавались из подвала гестапо. Я слышала слабые голоса: «Глоток воды! Ради бога, глоток воды! Мы умираем!» Когда часовой зазевается, мне удавалось сунуть в окно через решётку кружку с водой или корку хлеба, я тогда я слышала детские голоса: «Не пей, не пей всё,
оставь мне хоть каплю». Я видела через забор, как сажали людей в серую машину. Я слышала собственными ушами, как пятилетняя девочка, не понимая, что происходит, кричала матери, которую волокли в машину:
— Мамочка, мамочка, я поеду с тобой!
Тогда немецкий офицер вытащил из кармана тюбик и смазал девочке губы каким-то веществом. Девочка затихла, и её бросили в кузов...
Собираясь удирать из Краснодара, немцы стали поджигать дома. Они подожгли здание Госбанка, табачного склада и многие другие. Потом они подожгли здание гестапо, в подвалах которого были заперты люди.
— Я потом была в этих подвалах, — рассказывала свидетельница Гажик. — Первое, что я увидела, был труп с отрезанными руками. Кругом лежали обугленные трупы людей и рядом с ними — покоробившиеся от жары банки из-под бензина. Трупов было так много, что нельзя было их сосчитать. И не только в подвалах! Весной нам отвели под огород участок во дворе дома, где помещалось общежитие «Зондеркоманды» — вот этих!
Свидетельница гневно указала на скамью подсудимых.
— Когда мы начали копать, нашли несколько трупов замученных советских людей... Это они их убили! Они!
Страшен был рассказ свидетелей о том, как немцы заживо сожгли людей.
— К нам в дом заполз неизвестный человек. У него было полуобгорелое тело...— рассказывала свидетельница Рожкова.— Он весь был изранен, обожжён, челюсть у него была сбита набок. Он успел только сказать нам, что он пленный красноармеец-узбек. Он выбрался из подвала гестапо после того, как рухнуло подожжённое здание. Он сказал, что в камере, где он сидел, было 40 человек, но спасся только он один, остальные все заживо сгорели... Мы положили красноармейца на постель, стали ему помогать, но он умер...
В зале присутствовал старый священник. Верующие граждане Краснодара его хорошо знают. Это священнослужитель Георгиевской церкви Ильяшов.
Священник пришёл на суд рассказать о зверствах немцев. Седая голова старика тряслась от гнева, когда он смотрел на скамью подсудимых. В голосе священника закипали слёзы, когда он рассказывал о многих хорошо знакомых ему русских семьях, у которых гитлеровцы отняли кормильца, замучили мать, растерзали сына или дочь.
— На следующий день после бегства немцев из Краснодара меня пригласили совершить погребальный обряд в одну семью, которая переживала большое горе. Только что привезли тело единственного сына, убитого фашистскими палачами. Я был в семье моего знакомого фотографа Луганского. Ещё недавно мы встретились с Кирюшей, а сейчас вот пригласили меня совершить погребальный обряд.,
— Немцы убили? — спрашиваю я.
— Немцы, батюшка, будь они прокляты!
— Я не мог совершать обряда, слёзы безудержно катились из глаз, думалось о русских людях, безвинно погибших на своей родной земле от руки немецких извергов. Погибла от их проклятых рук и моя соседка Раиса Ивановна. Я близко знал её семью — хорошая, дружная, трудолюбивая русская семья... Немцы удушили Раису Ивановну каким-то отравляющим веществом — никаких ран на ней не было, только лицо избороздили красноватые полосы. Многие прихожанки рассказывали мне, как зверствовали гестаповцы. Всё, что творили здесь немцы,— массовые облавы, истребление тысяч мирных людей — окончательно убедило меня в том, кто такие немцы.