- Брось, не читай... Успеешь... - с улыбкой сказал Есенин.
Эрлих не стал читать и забыл о бумажке - забыл до следующего дня, когда в гостинице, у тела Есенина, Устинов ему напомнил о ней. Эрлих вынул из кармана и прочел написанное стихотворенье: "До свиданья, друг мой, до свиданья..."
Весь день 27-го до 6 вечера Есенин, Эрлих и Устинов провели вместе, в разговорах не было решительно ничего необычного. Говорилось о том, что завтра предстоит много беготни по городу, говорилось о журнале, который хочет организовать Есенин. В 6 часов все ушли, и Есенин остался один. Эрлих забыл у Есенина портфель и около 8 вечера зашел за ним. Дверь была незаперта, Есенин принял его, несколько минут болтали. Есенин хотел спать. Эрлих ушел.
В этот день у Фромана собрались: Лавренев, Баршев, Спасский, я, Наппельбаум и еще несколько человек. В десятом часу к Фроману пришел и Эрлих. Болтали о разных разностях, между прочим, и о Есенине. Шутили, смеялись, вечер прошел обычно. Часа в 2 ночи все разошлись. Эрлих остался у Фромана ночевать.
Утром 28-го, около 9 с половиной часов, Эрлих пришел в гостиницу к Есенину. Стучал. Долго не открывали. Эрлих позвал коридорного. Открыли дверь запасным ключом.
Описание комнаты - известно. Эрлих позвонил в Госиздат Садофьеву, позвонил Фроману. Пришли сейчас же они и те, кто случайно оказался в Госиздате: Вс. Рождественский, Б. Лавренев, П. Медведев и др.
Милиция (на полу нашли разорванную фотографию, карточку сына).
Позвонил в "Вечернюю Красную газету". Половина номеров тиража была уже выпущена. Другая половина вышла с таким извещением: "Сегодня в Ленинграде умер поэт Сергей Есенин".
Отправил телеграмму в Москву сестре, жене.
Есенина положили на дровни - на нем было белье и брюки, ботинок и пиджака не было. Накрыли простыней. Отвезли в Обуховскую. Комнату запечатали.
В 3 - 4 часа дня почти все уже знали о смерти Есенина. Позднее узнали и об обстоятельствах смерти. Тихонов был ошеломлен, говорил по телефону с Фроманом, узнав из газеты. Мне звонили от пролетарских поэтов (Ленинградское отделение ЛАПП. - В. Л.), спрашивали подробности. Вечером было экстренное заседание "Содружества писателей".
29. 12. 1925
Утром - заседание правления Союза поэтов. Утром приехала жена Есенина Софья Андреевна. Ее встретила Шкапская. На автомобиле со Шкапской и с Ионовым поехали в Госиздат за документом, а затем уже без Ионова в Обуховскую больницу. Шкапская неотлучно была с Софьей Андреевной весь день; они вдвоем хлопотали у тела.
В пять часов вечера в помещении Союза писателей (Фонтанка, 50) была назначена гражданская панихида.
В углу первой комнаты - возвышение. Комната полна народу, не протиснуться. Тихонов, Садофьев, Полонская, Пяст, Рождественский, Клюев, Каменский, члены "Содружества", пролетарские поэты, большинство членов Союза, посторонняя публика.
Около 6 часов привезли тело Есенина. Оркестр Госиздата, находившийся во второй комнате, заиграл похоронный марш. Тихонов, Браун, я и еще человек 6 внесли гроб, поставили на возвышенье, сняли крышку. Положили в гроб приготовленные заранее цветы. С двух сторон - венки. На одном - лента: "Поэту Есенину от Ленинградского Отделения Гос. Издата"...
В течение часа длилось молчание. Никто не произносил речей. Толпились, ходили тихо. Никто не разговаривал друг с другом, а посторонних, которые стали шептаться, просили замолчать: Софья Андреевна стояла со Шкапской у стены - отдельно ото всех. Бледный и измученный Эрлих - тоже у стены и тоже отдельно. Тут он уже не хлопотал - предоставил это другим. Клюев стоял в толпе и, не отрываясь, смотрел на Есенина. Плакал.
В гроб, в ноги Есенину, кто-то положил его книжки, и наверху - лежало "Преображенье".
От толпы отделилась какая-то молодая девушка в белой меховой шляпке, подошла к гробу. Встала на колени и склонила голову. Поднялась. Поцеловала руку Есенину. Отошла. Какая-то старуха, в деревенских сапогах, не то в зипуне, не то в овчинном полушубке, подошла к гробу. Долго крестилась. Приложилась и тоже заковыляла назад. Больше никто к гробу не подходил.
Около 7 часов явился скульптор Золотаревский со своими мастерами. Гроб перенесли во вторую комнату. Поставили на стол. Публику просили остаться в первой комнате. Во второй тем не менее скопилось много - все свои.
Софья Андреевна в кресле в углу, у печки. С виду спокойна. Шкапская потом говорила, что весь этот день С. А. была в тяжелом оцепенении. Тихонов - белый - сидел в другом углу на стуле, отдельно от всех. Какой-то интервьюер схватил его за рукав: "Несколько слов, товарищ Тихонов. Несколько слов". Тихонов устало отмахнулся от него рукой.
Было тихо. Только в соседней комнате гудел разговор оркестрантов... Один из них штудировал маленькую летучку - извещенье о гражданской панихиде и о проводах тела Есенина, которую разбрасывали по городу газетчики.
Публика прибывала. Стояли уже на лестнице. Пришел Ионов, давал распоряжения. Я пошел отыскивать ножницы. Софья Андреевна отрезала прядь волос - всегда пышно взлохмаченных, а сегодня гладко зачесанных назад.
Маски сняты. Гроб перенесен опять в большую комнату. Хотели отправляться на вокзал, но исчезла колесница. Тихонов и еще кто-то побежали в бюро похоронных процессий за другой.
Фотограф Булла раздвинул треножник, направил аппарат на гроб. Все отодвинулись. По другую сторону гроба встали Ионов, Садофьев, еще несколько человек, вызвали из толпы Клюева и Эрлиха. Они медленно прошли туда же и встали в поле зрения аппарата.
Кто-то сзади усиленно толкал меня, стараясь протиснуться к гробу, чтобы быть сфотографированным. Но толпа стояла так плотно, что пробраться он все же не сумел.
Вспыхнул магний.
Колесница стояла внизу. Стали собираться в путь. Браун, Рождественский, я поднесли крышку гроба и держали ее, пока друзья Есенина прощались с ним. Клюев склонился над телом и долго шептал и целовал его. Кто-то еще подходил. Крышка опущена. Мы вынесли гроб. Вторично заиграл оркестр.
Погода теплая. Мокрый снег ворочается под ногами. Темно. Шли по Невскому. Прохожие останавливались: "Кого хоронят?" "Поэта Есенина". Присоединялись. Когда отошли от Союза, было человек 200 - 300. К вокзалу пришло человек 500.
Товарный вагон был уже подан.
Поставили гроб в вагон - пустой, темный...
Жена Никитина устанавливала горшки с цветами, приспосабливала венки; в вагон приходил Эйхенбаум, но скоро ушел. Перед вагоном - толпа. Ионов встал в дверях вагона. Сказал небольшую речь о значении Есенина. После Ионова выступил с аналогичной речью Садофьев. После Садофьева Эльга Каминская прочла 2 стихотворения Есенина.
Софья Андреевна и Шкапская вышли из вагона.
Кто-то просил Тихонова сказать несколько слов. Тихонов отказался.
К 10-ти часам все было прилажено, устроено. Публика разошлась. Оркестр ушел еще раньше, сразу после прибытия на вокзал. Последней из вагона вышла жена Никитина. Вагон запломбировали.
Мы собрались в буфете, пили чай и говорили. За столиком: Тихонов, Никитин с женой, Садофьев с женой, Полонская, Эрлих, Шкапская и, кажется, Б. Соловьев. Отдельно от нас, за другим столом - Софья Андреевна, Наседкин, скульптор и кто-то еще.
Мы, печальные, усталые, обсуждали все, что нужно было сделать еще. И вспоминали. Тихонов рассказывал, как после первого известия он в буквальном смысле слова - вспотел, как не мог успокоиться до вечера, как не спал всю ночь - почти галлюцинируя. И только увидев тело сегодня в Союзе, он как-то спокойнее стал, как-то отдал себе отчет в происшедшем. А происшедшее было так ошеломляюще, что никто не мог понять его до конца, никто из нас еще не умел говорить о Есенине - мертвом.
Знали, что завтра в газетах будет много лишнего, ненужного и неверного. Решили принять меры к тому, чтобы этого не случилось - надо просмотреть весь материал для завтрашних газет. Тихонов и Никитин поехали по редакциям. Никто не сомневался в том, что Есенина надо хоронить в Москве, а не в Рязанской губернии. Садофьеву поручено было хлопотать об этом в Москве (как оказалось после, Москва сама так же решила).