2 июня 1945года в шестидесятивагонном "эшелоне победителей", разукрашенном флагами, цветами и ветвями молодых берез, Павел Николаевич выехал из Братиславы и 26 июня, оставив за собою Чехословакию, Венгрию, Румынию, Карпаты, Украину, Белоруссию, приехал домой. В Ленинград.
В эшелоне Братислава - Ленинград
Сорок моих тетрадей
С записями войны,
Как мы дрались в Ленинграде,
Как в Вене и как в Белграде
Мы солнцу были равны.
И путь мой через Карпаты,
По русской земле, домой,
Строящиеся хаты,
В мирном труде солдаты,
Покончившие с войной.
Июнь. Двадцать второе.
Четыре часа утра.
Небо точь-в-точь такое,
Как в утро первого боя,
Что был, казалось, вчера.
Но с сотней лет не сравнится
Пережитый нами срок.
Как бронзой окованы лица
У тех, кто свою столицу
И землю свою сберег!
А дальше... Ему была дарована еще целая жизнь...
Часть третья
ИЗ ДВУХ ТЫСЯЧ ВСТРЕЧ (ACUMIANA)
Начиная эту часть книги об отношениях Павла Лукницкого и Анны Ахматовой, прошу уважаемого читателя помнить, что это не исследовательская или литературоведческая работа, не творческая или житейская биография Ахматовой. Лишь "сверху" взятые, пожелтевшие от времени листки, запечатлевшие некоторые из тысяч встреч этих двух людей...
...И многие века падут,
И люди новые придут,
И ты придешь в сиянье новом,
И в камне вырастут цветы,
Когда его коснешься ты
Одним непозабытым словом.
Она была уже давно Анна Ахматова. И казалось бы, что мог дать ей неизвестный юнец - студент Петроградского университета с курсовой работой по Гумилеву? К 1924 году, году их встречи, было уже издано пять сборников ее стихов; написано о ее творчестве много работ - Виноградова, Эйхенбаума, Чуковского, Иванова-Разумника, Голлербаха; сделаны ее живописные и скульптурные портреты Петровым-Водкиным, Альтманом, Бешеном, Модильяни, Н. Данько, Анненковым, О. Делла Вос-Кардовской, десятки фотографий. Ей были посвящены стихи Блоком, Цветаевой, Мандельштамом, Лозинским, Кузминым, Сологубом, Рождественским, Городецким...
Павел Николаевич был студентом и начинающим поэтом...
Конечно, он не мог, работая с Ахматовой над биографией Гумилева, не записывать "живую Ахматову"...
Круг ее друзей был очень узок. И жила она замкнуто, сложно, несвободно. С радостью взялась немного помочь студенту в курсовой работе - исправить неточности, добавить факты... и скоро почувствовала, что сама нуждается в нем, как в человеке и друге.
По многим его записям видно, что Ахматова пребывала в вечном поиске. Как большого русского поэта, ее не могло не интересовать все то, что происходило в ее стране и как это отражалось в людях, в литературе. И студент, пришедший в университет со строек гражданской войны, сам того не сознавая, нес ей собою заряд нового восприятия действительности, давал ей добавочную пищу для размышлений.
Окружавшие Ахматову люди - личности незаурядные, сложившиеся и увлеченные каждый своим собственным делом - были сами по себе. Они, все вместе взятые, ни восторгами в ее адрес, ни посвящениями ей своих творений не могли удовлетворять ее чуткую натуру. Иногда шутливо, иногда великодушно, но всегда иронично принимала она от них признания ее достоинств, объяснения, бывшие принадлежностью скорее литературы, чем подлинной ее жизни. Лукницкий, почувствовав это, писал о ней:
...Господи, прими молитву мою:
Ангельских лучше ее песнопенья,
Прежде чем дать ей друзей в раю,
Оставь ей друзей на земле, в утешенье.
И еще:
...И ежедневно пышную зарю
Я унижением твоим корю,
И знаю я: бывает счастлив гений
Лишь в памяти грядущих поколений...
В безысходности не только от нависшего над нею неизвестного будущего в связи с социальными катаклизмами, а и в своем глубинном одиночестве она нуждалась в поддержке, искала абсолютной преданности. Она нашла ее в молодом исследователе, первом биографе Гумилева.
Он абсолютно поклонялся ей: Женщине, Человеку, Поэту
Он никогда не ставил оценок ее стихам.
Он был почитателем.
И почитателем ее он был необъективным.
.
Еще до знакомства с нею простаивал часами у Мраморного дворца, где она жила в то время. Трудно ему приходилось в трескучие декабрьские морозы и не легче в седые промозглые ночи. Фонари расплывались в туманной изморози, постепенно истаивали. И тогда, казалось ему, за окном ее тоже мрачнело... И он брел на Михайловскую площадь, пересекал ее и оказывался у входа в бывшую, далекую от него по времени, "Бродячую собаку". Он мысленно присутствовал в том талантливо расписанном художником С. Судейкиным подвальчике, присутствовал с нею, а вокруг - захмелевшие поэты, художники, комедианты... Он был немало наслышан о "Бродячей собаке", в том числе от М. Кузмина, который в свое время предпослал сочувственно-покровительственное предисловие к "Вечеру" - первому ахматовскому сборнику 1912.г. Для Павла Николаевича же Ахматова оставалась божественно недосягаема. Она и оставалась такою всегда... Потому их дружба стояла обособленно. Он был почитателем.
Предчувствуя, что в будущем процессе развития советской культуры немало критиков в разное время и по-разному скажут об Ахматовой, появятся и библиографии, и антологии, и "опыт анализа", и лаборатории эволюции ее творчества, Павел Николаевич взял на себя иную задачу - стал записывать речь Ахматовой. Бывая рядом с ней ежедневно, параллельно с работой, которую делал по биографии Гумилева, стал он вести отдельный дневник, специально об Ахматовой, ее окружении и жизненных ситуациях, связанных с нею. Он записывал ее реплики и остроты, рассуждения и мнения, состояние ее здоровья и настроение, интонации ее голоса и жесты, даже вел шкалу ее температуры. Казалось бы, ненужные мелочи, из которых состоит, в общем-то, человеческая жизнь. Записывал в тот момент, когда он ее видел и слышал, сразу же после встречи с нею, тут же, на лестнице за дверью, в подъезде, трамвае, у себя дома, в гостях, в кино, на улице...Как приходилось.
В 1872 году один из братьев-писателей, Эдмон Гонкур, сказал так: "Не желая подражать всяческим мемуарам, где фигуры исторических личностей даются упрощенно или же из-за отдаленности встречи и нечеткости воспоминаний приобретают холодный колорит, - словом, мы стремились изобразить текучую человеческую натуру в и с т и н н о с т и д а н н о г о
м г н о в е н и я... мы стремились сохранить для потомства живые образы наших современников, воскрешая их в стремительной стенограмме какой-нибудь беседы, подмечая своеобразный жест, любопытную черточку, в которой страстно прорывается характер, или то неуловимое, в чем передается само биение жизни... В этой работе мы прежде всего хотели, идя по горячим следам впечатлений, сохранить их ж и в ы м и".
Читая записи Лукницкого об Ахматовой, вполне отношу гонкуровские слова к нему. Он, не желая анализировать Ахматову, стремился сохранить ее для потомков живой.
Прежде чем решиться прийти к Ахматовой, Лукницкий прочитал и собрал о ней все, что только мог.
Чтобы рассказать о том периоде полнее и предоставить читателю возможность увидеть Ахматову через Лукницкого, нужно использовать "Акумиану"1 целиком, не только взять из нее все записанные Лукницким встречи, но и объяснить многие ситуации, явления, высказывания, поступки, имена. Словом, делать другую книгу об Ахматовой, книгу историко-биографическую.
Мне же представилась возможность в этой книге дать всего несколько штрихов Лукницкого к одному из портретов Анны Андреевны?