...Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет..." Я дал свой дневник неохотно... АА стала шутить и балагурить.
Май - июнь 1926
Самое непонятное - это неумение жаловаться. АА не знает, что такое жалоба - слабость духа, желание переложить часть своей личной тяжести на плечи другому.
30.12.1927
Проводил АА к Замятиным на званый обед. Прощаясь, сказала тихо, неожиданно и грустно: "У меня такое тяжелое сердце... Бывает такое сердце... Тяжелое, тяжелое... Не знаю почему..."
Богатство интонаций, то серьезного, суховато-строгого, то ласкательно-интимного, то - в самом узком кругу - шутливо-детского, жалостливого, если взволнованного - то очень глубокого и гортанного или иронически-грубоватого, надменного голоса, создавало целую гамму "ее голосов", придавало особенную выразительность ее речи. Можно составить словарь из шутливых слов, острот, прозвищ, домашних наименований вещей, людей, явлений - язык, при помощи которого только самые близкие люди могли понимать один другого. Бытовали в доме и домашние прозвища: "Акума" - Анна Андреевна; "Букан" - Шилейко; "Катун мальчик" - Пунин; "Катун младший" Лукницкий; "Рыбаки" - Рыбаковы1; "Оська" - Мандельштам.
Часто к мебели, к столу, креслу и т. п. АА прилагает самые нежные, самые ласковые эпитеты. Сумочка у нее "мифка". Трамвай - "трамуси". Подруг и друзей именовала всегда по имени. Часто: "беднягушка", "Коротусь". Только Лозинского Ахматова звала не иначе как Михаил Леонидович. Может быть, из-за его энглизированной манеры держаться - всегда подтянуто, подчеркнуто корректно, уравновешенно. Но даже и его за глаза называла "Лозинькой".
О великих, любимых ею творцах давно ушедших времен она говорила так, словно только вчера виделась с ними.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
11.03.1927
Характерная черта: о Пушкине, о Данте или о любом гении, большом таланте АА всегда говорит так, с такими интонациями, словечками, уменьшительными именами, как будто тот, о ком она говорит, ее хороший знакомый, с ним она только что разговаривала, вот сейчас он вышел в другую комнату, через минуту войдет опять... Словно нет пространств и веков, словно они члены ее семьи. Какая-нибудь строчка, например, Данте - восхитит АА: "До чего умен... старик!" или "Молодец Пушняк!"
Она знала не только их произведения, но и мельчайшие подробности их биографий, поступков, быта, знала их вкусы, высказывания, шутки, горести, настроения. Она как бы вводила их в круг самых близких своих друзей. Необычным и удивительным было ее свойство сквозь пространства и времена проникать в души людей! И поэтому дом ее, посещаемый очень-очень немногими, казался всегда наполненным и оживленным. В нем можно было "лично" встретиться с Данте и Микеланджело, с Растрелли и Байроном, Шелли и Шенье и - чаще и ближе всех - с Александром Сергеевичем Пушкиным.
Невероятная способность превращать давно ушедших людей в живых, полнокровных, блещущих остроумием собеседников, находиться в их благородной атмосфере, ощущать себя с ними "на равных".
Всему низменному, всему обывательскому, открыто презираемому Ахматовой, просто не было места в высокой духовной жизни ее.
Собственно круг реальных знакомых у Ахматовой не был единым. Их было несколько - ближе или дальше от ее сердца, от ее симпатии, от ее откровенности. И манеры держаться при разных людях, естественно, были разными.
Время от времени в период 1926-1928годов Ахматова встречалась с Гуковскими, М. В. Рыковой1, сестрами Данько, Рыбаковыми, Мандельштамами, Замятиными. Духовная близость к каждому из них не мешала ей критически относиться к их недостаткам, к подмеченным ею смешным, курьезным сторонам их характеров, к тем или иным их поступкам.
Шилейко - язвительный, остроумный, ироничный, весь в своих таблицах, черепах, клинописях, пожелтевших страницах древних эпосов, остатках древних материальных культур - был "не от мира сего", и с "характером целых трех Ахматовых"... Надо было его хорошо понимать, чтобы уживаться с ним.
В том логове жутком высокий, сутулый
И седобородый тебя заморил.
Песни в стенах живут, как чугунные гулы,
Зори в окна ложатся, как плесенный ил.
И цепная собака стеречь сновиденья
По ночам у постели ложится всегда...
Так воспринял Шилейко молодой человек, увлеченный Ахматовой. Почему? Может быть, видел ученого только отраженнным в "ахматовском зеркале"?Или ревность?... Все, что не касалось его общественной жизни, он воспринимал так, как того хотела сама Ахматова.
Ахматова же всегда оставалась выдержанна, корректна и мила особенно в письмах со своим бывшим мужем.
ИЗ ПИСЕМ АХМАТОВОЙ К ШИЛЕЙКО
15.01.1926
Сейчас отправила тебе, милый Букан, 45 руб. по телеграфу. Это академическое жалование, добавочные дадут дней через 6, сказал казначей. Посылаю повестку из университета, которую принесли сегодня утром. Отчего ты не ответил на мое "спешное" письмо? Здоров ли, как дела? Напиши мне, не ленись и не сердись на меня до непосылания поцелуев и поклонов. Это очень горько. Ваша Акума.
Песынька здоров.
Добавочные вышлю, когда получу.
23.09.1926
Дорогой Володя, я приехала в Царское на несколько дней, живу в пустой квартире Рыбаковых. Очень беспокоюсь, чтобы не вышло путаницы с твоим возвращением в город. Пожалуйста, извести меня заблаговременно, чтобы тебе не пришлось к великому соблазну соседей ломать замки своего собственного дома.
Мой адрес: Детское Село. Полуциркуль Большого Дворца, кв. No 1, Рыбаковы.
Тапуся? Тапуся в порядке Все находят, что он поправился. Говорить о себе нет силушки. Прости. Привет В. К.2 Приезжай. Твоя Ахматова.
30.01.1927
Наш Букан, я больна, лежу, находят что-то вроде бронхита. Пожалуйста, береги себя и собаку. Не ленись топить, кушай по-человечески, по возможности не выходи - холод жестокий.
Что Плиний? Что Маня1? Целую. Ваш Акум.
Ахматова очень не любила своего почерка, собирала у друзей и подруг все, что было написано ее рукой, и уничтожала...
Шилейко переводил клинописи, диктуя Ахматовой прямо "с листа", даже стихи в его переводе она писала под его диктовку. По шесть часов подряд записывала. Во "Всемирной литературе" должна быть целая кипа переводов ассирийского эпоса, переписанных рукой Ахматовой... И это при ее отвращении к процессу писания!..
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
7.11.1925
...В 6 часов мне позвонил Пунин, спросил, буду ли я дома, и сказал, что часов в 7 ко мне собирается АА.
Я обрадовался, стал приводить комнату в порядок. В половине восьмого АА вошла...
...Не прерывая разговора и отказавшись от второй чашки чая, АА встала, подошла к печке и прислонилась к ней спиной, выпрямившись во весь рост. На яро-белом блестящем фоне - еще стройнее, еще изящней казалась ее фигура в черном шелковом платье... Руки за спиной она приложила к жарко натопленной печке. Чувствовалось, что АА радуется теплу, так непривычному для нее... Она даже заметила мне, что в комнате очень тепло. Разговаривая, АА приучала взгляд к комнате... Смотрела быстрыми, скользящими взглядами на портреты и картины, висящие по стенам, на книжный шкаф, на все "убранство" комнаты...
Села опять к столу, разбирала опять материалы...
Ты быть внимательной хотела,
Ты в комнату мою пришла.
Все книги, вещи, стены - смелым,
Коротким взором обвела.
Ушла... И прежнего покоя
Я в комнате не нахожу:
На стол, на книги, на обои
С печальной завистью гляжу.
И прежде ласковые вещи
Теперь, храня твой серый взор,
Насторожась, молчат зловеще,
Как будто я - голодный вор.
22.01.1926
В 9 часов вечера АА позвонила мне и сказала, что через часа придет. Пришла. В руках пакетик - сыр и батон: ужин Владимиру Казимировичу, который она отнесет на обратном пути. Снял ей шубу. Провел в мою комнату. Белая фуфайка. АА расстегнула ворот и заложила его вовнутрь, открыв шею. На ногах топочущие боты. "У вас - по-новому?" - и взглянула на мой приставной стол для работы. На столе навалены бумаги - работа по биографии Гумилева. Села к столу. Зеленый свет лампы залил лицо, - глаза нездоровые, плохо выглядит, лицо усталое, но разговаривает в веселом тоне.