«Иван Ветров? Какой Иван Ветров?.. Неправда!» — хотелось выкрикнуть Наташе, но она поняла, что в грубых и нестерпимо обидных словах матери есть своя правда, пусть вывернутая наизнанку, и смолчала. Что они понимают все? Что они могут понять? И главным для Наташи стало — сдержаться, не заплакать. А мать, растерев босой пяткой плевок и внезапно сменив гнев на милость, склонилась над внуком и мирно, как ни в чем не бывало спросила у дочери:
— Спать его счас уложишь, да?
Наташа отвела глаза в сторону и молча кивнула. Говорить сейчас с матерью не было сил — мешал ком в горле, готовые брызнуть слезы. Наташа отчетливо поняла, что никогда и ни за что на свете не вернется домой. Никогда и ни за что! Домой, как в прошлое, возврата нет. «Иван Ветров, Иван Ветров! Сочетание-то какое… жеребиное, — думала она, уперев невидящий взгляд в стену. — Каждый день она Иваном этим меня бить будет, без отдыха!»
— Мух надо выгнать, — сказала мать, задергивая оконные занавески. — Ну, бери рушник, чего стала? И кашу-то из черемухи я варила, и липучки вешала, пока были, и этот в блюдцах замачивала… как его — «мухомор»? — ничего на них не действует, ничего не помогает! Заговоренные они, что ль?
Наташа послушно схватила полотенце.
— Маши давай! — приказала мать.
Однажды в детстве любознательная Наташа спросила у нее, откуда берутся мухи. Пчелы собирают мед, осы — тоже, но их мед есть нельзя, он горек и ядовит. Бабочки объедают капусту, майские жуки шуршат у мальчишек в спичечных коробках, комары в сырые вечера кусаются — потом волдыри. А мухи? Даже кусаться толком не могут, противные — и все. Надоедливые, хуже тараканов! Особенно когда залетит в дом большая, навозная, начнет, гудя, биться об углы рам и оконное стекло…
Мать тогда была в добром настроении. Она рассказала, что жил давным-давно на свете один праведный человек, он крепко выпил и уснул под кустиком, а был он почему-то голый — «нагий», сказала мать, — но тут подошел его сын, начал с хохотом показывать на пьяного отца пальцем, глумиться. Смех разбудил отца, и тот, продрав кое-как похмельные глаза, проклял сына, имя которому было — Хам. Вот потому-то и появились мухи. В память о событии, вроде почтовой марки или медали. «Вот в родительском проклятии какая сила!» — наставительно заключила мать. «Как в атомной бомбе или сильней?» — полюбопытствовала маленькая Наташа. «И-и, бестолочь!» — был ответ.
Вспомнив об этом, Наташа перестала размахивать полотенцем.
— Мам, — спросила она, в волнении комкая его, — а ты меня не проклянешь, мам?
У нее даже голос сел, охрип.
— Чего-чего? — Мать и сама остановилась на полувзмахе. — Совсем сдурела? Вас, идолов деревянных, клясть — никаких слов не хватит! Одного весь день вразумляю, опомнился чтоб, а ему хоть кол на голове теши! Вон, дрыхнет уж!
Наташа выглянула на кухню. Витька прямо на пол бросил старый Халабруев полушубок и уснул, разбросав руки и ноги, будто былинный богатырь, павший от руки врага на поле брани. Он тихонько посапывал и выводил носом жалобные рулады. Только это и свидетельствовало, что в нем еще тлеет искра жизни. Сказалась, видно, бессонная-то ночка!
— И ты поспи, — неожиданно предложила мать.
Наташа справилась с голосом — ответила:
— Нет. Постирать надо Андрейке.
— Ложи-ись! Сама сделаю, заодно. Тонька мне порошку стирального иранского прямо на дом принесла. А мне, дуре старой, и невдомек, откудова такая милость. Ох, и стирает хорошо! Белье замочишь на ночь… А пены-то! Аж голубая. Глянешь: пиво! — Мать поглядела на свои руки и вздохнула. — И что дальше будет, как все повернется? Ума не приложу…
Мать была горда тем, что породнилась с Павлом Николаевичем. Как же, большой начальник. Говорила соседкам, хвасталась: «Витька-то мой, а? Первую в районе невесту отхватил!..» Ну, первую или нет — вопрос сложный, а вот свадьба и вправду громкая была. День — здесь, у матери, все наспех, комом, вроде репетиции; два — там, у невестиных родителей, в райцентре. Гостей там было много, все больше пожилые, чванные, слова в простоте не скажут — все с подковыркою, все с намеком. Один, когда Витька протискивался мимо, похлопал его по гулкой спине: «Хороший бык стоит половины стада!» — вот и разберись, злобствует он или пошутил. А невеста, правду сказать, Наташе не понравилась — ломака, худущая, с первого дня принялась мужем помыкать: «Виктор, сделай то», «Виктор принеси это».
— Они разведутся теперь?
Наташа расправила снятое платье и повесила его на спинку стула. Приехать домой в брюках, даже просто привезти их с собой она не решилась. И зря, наверное. Приятно было босой топтаться по чистому, нагретому солнцем полу.