— Возьми в кармане. Да не в этом, в другом! Суй смелей. Вот бестолковый! Я еще дома на билеты приготовила, положила отдельно, а нас бесплатно… этот, друг-то твой… Ну да, правильно — трояк! А ты думал — четвертная или полсотни? Шагай вперед, возьми мне билет до города! Что? Нет, Андрейке детский пока не надо. Рано еще. Вот вырастет… Остальное — твое, два рубля как раз, с мелочью. Мало тебе? Чего затылок чешешь? Больше все равно не могу, извини! Нет, сумку мне оставь. Оставь, кому сказано?
С сумкой на локте и Андрейкой на руках — ох, привычная ноша! — Наташа поплелась вперед, к высоким, недавно воздвигнутым чернявыми солдатиками платформам. Хорошо, пути переходить не надо — обязательно обо что-нибудь споткнешься. Наташа про себя кляла Катькины туфли, названные тем же словом «платформы», а заодно и собственную неуемную тягу к модному, к тому, что где-то якобы «носят все». Давным-давно, в детстве, уже после смерти папы, когда она бегала в первый класс, проскальзывала в школьный двор сквозь вечный пролом в заборе, ботинки, твердые, будто из железа, навсегда искривили, деформировали Наташе пальцы ног, и открытые босоножки, столь уместные летом, в жару, она поэтому носить стеснялась. К платформе они подошли одновременно: Наташа и зеленая, железная, пыльная, усталая ящерица — электричка. Совсем рядом разъехались, призывно распахнулись ее двери.
— Девушка, осторожнее, я вам помогу сейчас! — Женщина с большим портфелем бросила связку обойных рулонов прямо на пол тамбура, приняла у Наташи сумку, протянула руку. — Оп-ля! Вот и ладненько, вот и хорошо! — сказала она, когда в тамбуре рядом с ней очутилась и Наташа.
Двери сдвинулись с шумом, похожим на вздох исполина, и сквозь запыленное стекло, сквозь призыв, написанный через трафарет белыми буквами: «Не прислоняться — двери открываются автоматически» — Наташа увидела, как из кирпичного станционного зданьица затейливой старинной архитектуры рысью выбежал Витька. Покрутил головой, потом кинулся к первому вагону, размахивая голубой бумажкой — билетом. Но было поздно: вагоны уже плыли вперед. Видно, в этот час никаких работ на путях не производилось, и электричка следовала по расписанию, без задержек на перегонах и долгих стояний у платформ. Последнее, что, утеряв равновесие и боком привалясь к грязному стеклу, увидела Наташа, — это как женщина в фуражке с красным верхом на шестимесячных кудрях что-то сердито говорит Витьке, а он, головы на две выше ее ростом, ссутулясь, сует ей под нос ненужный теперь билет.
— Спасибо большое, — повернувшись к женщине, которая помогла ей войти в вагон, сказала Наташа.
Женщина подняла тяжелую связку обоев — счастливая, у нее были стены, свои стены, которые можно оклеить ими! — и улыбнулась, показав влажный золотой зуб:
— На здоровье! — Огляделась критически. — О господи! Загадили-то как!
На полу тамбура, особенно в углах, мусора и вправду было много — окурки папирос, бумажки, подсолнечная и тыквенная шелуха. Сто лет, наверное, здесь не подметали!
Поместившись на жесткой деревянной скамье, яично-желтой, будто гитара, на которой, покуда ему не повредило руку фрезой, любил побренчать один парень из общежития, Васька Трефилов, по прозванью О’Ливер, Наташа устроила Андрейку поудобнее. Женщина взгромоздила связку обоев на решетчатую полку над окошком, поставила туда же свой новенький портфель с золотым, под цвет зуба и колец, замочком, села напротив, расправив юбку плиссе, и приветливо обратилась к Наташе:
— Мальчик, девочка?
— Мальчик, — с тихой гордостью ответила Наташа.
— Головку держим уже?
— Начинаем помаленечку…
— А на кого похож: на папу или на маму?
Наташа замялась, потом ответила:
— На всех понемножечку…
— Это хорошо, когда на всех, — улыбнулась женщина, усаживаясь поудобней. — Никому не обидно. А?
— Да… — согласилась Наташа. — Вы правы.
«Ой! А ведь без билета еду, — в большом смятении сообразила она, когда их вагон, уже набрав приличную скорость, бойко простучал колесами мимо опущенного полосатого шлагбаума, мимо толстой бабки со свернутым желтым флагом в руке и мимо бабкиной будки с цветочками на окнах, на которой, захлебываясь от усердия, тарахтел, заливался электрический звонок. — Нагрянут контролеры — беда будет!» И через малое время они нагрянули, легки оказались на помине. Первый быстро прошел по вагону и занял позицию у противоположной двери. Путь к бегству был отрезан. Потом в вагон, подгоняемые остальными контролерами, ввалились пойманные безбилетники. Молодая пухленькая женщина прикладывала к покрасневшим, будто у кролика, глазам платочек; высокий старик в офицерском кителе без погон, с обтрепанными обшлагами упорно смотрел себе под ноги, будто надеялся найти что-то на полу, и шевелил желваками; лохматый паренек в рваных кедах и линялой маечке с надписью на груди: «Human being» — храбрился и огрызался.