Желающих объяснить старухе, как добраться до этого нового министерства, объявилось множество. И все они заговорили разом, перебивая друг друга. Старуха тщетно пыталась запомнить, что говорит каждый из них, но речи их были быстры и противоречили друг другу. Поняла только: не очень далеко, но и не очень близко, надо ехать на чем-то еще…
Потом троллейбус остановился. Ей помогли сойти на тротуар, а чемоданчик поставили рядом, на скамейку без спинки. Он заинтересовал пассажиров гораздо больше, чем сама старуха, его владелица.
— Раньше паровозники с такими ходили, — авторитетно объявил пожилой знаток. — Кочегары, помощники. Сами механики иногда, которые поскупей…
— Почему — паровозники? — возразил кто-то веселым голосом, как видно, из озорства. — У меня с таким дядя до сих пор каждый четверг в баню ходит, а он вовсе не паровозник. Скуп — это правда! Наро-Фоминский куркуль!
— Самозванец ваш дядя, — обиделся знаток. — Я сам лично на транспорте тридцать лет проработал и знаю, что говорю! Это отличительная черта! А жестяной потому…
К остановке подкатил следующий троллейбус, засигналил требовательно: поезжай, мол, чего стал? Или уступи дорогу. Дверцы первого троллейбуса поспешив затворились, и спорщики укатили дальше — к серой башне вокзала. Старуха осталась одна. Поглядела на гранит набережной, на свинцовые воды реки и тихо пошла к мосту, по которому летели машины, машины…
Но вот бесконечный горбатый мост остался позади. Дальше куда? И старуха пустилась на хитрость. Выбирала человека посолиднее, построже лицом, получше одетого и брела за ним следом, наивно рассчитывая, что именно этот человек работает в нужном ей месте. Но человек этот рано или поздно сворачивал в какой-нибудь двор, входил в подъезд без вывески, и старуха, робко заглядывая в дверь, видела, как он, этот солидный человек, ее надежда и упование, нажимает кнопку, и слышала, как, спускаясь, гудит и пощелкивает лифт.
Потоптавшись на месте и повздыхав, старуха выбирала другого хорошо одетого, солидного и строгого человека и плелась теперь за ним. Вопросов она никому не задавала — боялась, что не сумеет правильно выговорить неудобное слово «юстиция» и ее не поймут, а может, и обругают. Много времени прошло, прежде чем старуха поняла, что заблудилась. Она отстала от очередного солидного и тихо заплакала, не утирая слез.
Потом она долго шла одна, сама по себе, и вдруг уперлась в белую стену. Подняв голову, она увидела, что стоит у красивой, как старинная рождественская открытка, ухоженной церкви — одной из знамениты московских сорока сороков, о которых рассказывали бывалые люди в старину. «Образъ кротости…» — с трудом, напрягая глаза, разобрала она одну из строк затейливой славянской вязи и — умилилась. В глазах появилась резь. Перед ними, дрожа, поплыли желтые круги.
— Бабушка, а вам не надо помочь? — услышала она вдруг.
Перед ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял рослый мальчик в коротких, выше исцарапанных колен, штанах. Лицо у него было курносое, в веснушках. Он выпячивал вперед свой остренький подбородок.
— Вам помощь не требуется? — повторил он и залился краской, видя, что старуха молчит. — Ну, через улицу перевести, где движение, или еще что?
Старуха с недоверием посмотрела на царапины на его голых коленях, но все-таки выдавила из себя свою «Устинью». Мальчик задумался, морща лоб.
— Нет, не знаю, — признался он наконец. — Но по-моему, это там где-то, в ту сторону… Далеко! — и неопределенно махнул рукой.
— А церьква? — тая надежду, спросила старуха.
Мальчик нахмурился.
— Церковь? — переспросил он. — Эта, что ли? Но она же не работает, закрыта! «Памятник архитектуры… Охраняется государством», — задрав голову, прочел он.
Старуха в знак того, что понимает, потрясла головой. От мечты спросить совет у местных богомолок — а их, по расчетам старухи, при такой церкви должно было собираться много: в хоре поют, полы моют, за цветами ухаживают, которые во дворе, — остались руины и пепел. Старуха расстроилась.
— Извините, — вдруг буркнул мальчик и поспешил прочь, снова залившись яркой краской.
Старуха не посмела ни остановить его, ни окликнуть. Да и откуда ей было знать, что именно с сегодняшнего дня, с полудня, мальчик решил начать новую, правильную жизнь; ведь шел-то как раз понедельник — самое удобное для таких начинаний время? Не знала она и того, что римский император Тит говаривал про день, в который ему не удавалось свершить хотя бы одно доброе дело: «Вот день, прожитый даром». Мальчик случайно прочел об этом в одной толстой книге, и ему очень понравился обычай Тита.