И, довольный тем, что не ввязался в перебранку с вредной бабой, избежал неприятных последствий, человек в кепке улегся поудобнее и потянул на голову полу пиджачка. Пожилые, чем-то озабоченные работницы в синих халатах, не обращая на пассажиров ровно никакого внимания, возили по полу какие-то таинственные машины. Машины натужно гудели и оставляли за собой широкие мокрые следы. За ними, вяло изгибаясь, тянулись толстые, как змеи, черные провода.
Из последних сил старуха оттолкнула от себя тяжелую, неподатливую дверь и очутилась в огромной, мрачной комнате без мебели и окон. Вдоль стен стояли, сидели на чемоданах и корточках мужики — все с папиросками в зубах. Густой сизый дым без жалости ел глаза. Женщин не было.
— Куда прешь, старая? — спросил один из мужиков, смачно сплюнув прямо себе под ноги. — На выход — там! Заблудилась? Или ты того — покурить захотела?
Вокруг засмеялись.
— Не, она насчет горшка, — сказал кто-то.
Старуха, не помня себя, выбежала вон и очутилась под открытым небом. Множество разнообразных фонарей разгоняло тьму. Свежий воздух опьянил старуху. Нет, стриженый, в кепке, не обманул ее. Носами к вокзалу и вправду стояли длинные зеленые поезда с погасшими фарами во лбах. Они, казалось, спали. «До утра ли?» — мелькнула у старухи мысль, но обратиться за подтверждением было не к кому. Вагоны были тускло освещены, и сквозь запыленные стекла старуха увидела желтые, как яичный желток, скамейки, которые сулили покой.
Она прибавила шагу. Будь что будет! В темном и широком тамбуре, куда она, поколебавшись, вошла, с ней столкнулся кряжистый парень в распущенном галстуке. Он дохнул на нее сладким перегаром. Старуха отшатнулась в испуге, но парень уже ловко облапил ее плечи. От страха старуха обмякла и зажмурила глаза. Где вы, милиционеры?
— Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны, — рявкнул парень ей в самое ухо. — Слезайте, граждане, приехали, конец! Куда бог несет, а, мать? Чего забыла?
И парень, не дожидаясь ответа, гулко расхохотался.
— Так отдохнуть, ночь на дворе, — созналась испуганная старуха. — Совет дали, что вроде можно… до утра…
— Эге! — Парень задумчиво поскреб подбородок. — А ты, стало быть, гость столицы?
Старуха кивнула поспешно:
— Гость, гость…
— И ночевать тебе, стало быть, негде, раз ты, хоть и гость, в электричку лезешь?
Старуха кивнула еще раз.
— Эге, — повторил парень. Подняв подбородок, он кое-как затянул на шее узел галстука. — А чемодан у тебя, я гляжу, хорош! Гремит, как… как черт знает что. Испугаться можно. Тэ-ек… — Он немного постоял, молча шевеля губами, и, видимо, решил для себя нечто важное. — Пошли!
Сопротивление, которое пыталась оказать ему старуха, было сломлено без особых усилий.
— Пошли-пошли, не бойся! Не съем. Тоща ты больно, мать. А? Хвораешь, к профессорам прикатила?
— Не, — сказала старуха. — Я — жалобу…
— А чего худая тогда?
Старуха потрогала пиджак на плоской своей груди.
— Так ить работаем, — смутилась она, будто молоденькая. — Откуда жиру-то быть?
Переговариваясь так, старуха и парень остановились под синим фонарем. Фонарь вверху гудел, как примус, — будто бы сердился. Старуха неловко усмехнулась, стесняясь собственной худобы, и парня поразило то, что все передние зубы у нее оказались на месте, целы. И не вставные, а свои.
— А ты при зубах! Как щука, — с завистью сказал он. — А я вот половину своих, считай, уж растерял. Лечу хожу, пломбы ставлю. Денег на частника угрохал — на мотоцикл свободно бы хватило! А пользы от них, зубодеров… — Он безнадежно махнул рукой. — Ладно, пошли, мать!
И они пошли. Рука об руку, неспешно. Старуха не ведала, куда именно они идут, однако вокзальная суета уже не казалась ей такой страшной. Да и суета-то стихала — время перевалило за полночь.
— Погоди, мать, — вдруг остановился парень. — А какую жалобу? На кого? Что у вас там, где живешь, — Советской власти нету или как это понимать?
Старуха поставила чемодан к ноге и, вдохнув полную грудь воздуха, который уже не казался ей ни свежим, ни пьянящим, собралась рассказать, какое именно дело привело ее в Москву, в столицу, к властям, что заставило ее бродить по улицам в поисках загадочного министерства.
Ехать с жалобой прямо в Москву старуху надоумила Егорушкина дочка, которая — на своей машине! — приезжала проведать родителей на Первое мая.