Чтобы красивые афиши поместились в чемодан, их пришлось свернуть вчетверо, что старуха с большим тщанием и сделала, присев и поставив раскрытый чемодан на колено. Бумага хорошая, толстая, аж лоснится, ее можно вместо скатерти на стол, а можно и на стену — вместо ковра или прикрыть пятно. Потом она двинулась дальше. И вдруг, перед самым ее носом, открылась огромная, могучая, как в церкви, дверь. Из двери, на мгновение закрыв собою весь мир, вышел огромный и высоченный человек в голубом, в рубчик, костюме. Столь больших и высоких людей старуха и не видела никогда.
— Извиняюсь, — вымолвила она, набравшись храбрости и глядя на широкий конец цветастого галстука, который мерно покачивался перед самыми ее глазами. — Извиняюсь, где тут памятник находится — мне там улицу перейти?
— What do you want? — глубоким басом пророкотали откуда-то сверху. — I don't understand!
Старуха отступила на шаг и подняла голову. Она едва не упала. «Свят, свят, свят, — пронеслось у нее в мозгу. — Поль Робсон!» И правда, высоченный человек был черен как смоль. Он весело ухмылялся и вращал синеватыми белками. Длинный галстук, как маятник, продолжал качаться на его шее. Маленькие пуговички на его медово-желтой рубахе то появлялись, то снова прятались за галстуком — будто стеснялись.
— Are you traveler? — Черный человек снова сказал непонятное, показал на старухин чемодан и захохотал, тряся розовыми ладонями.
«И что? Обыкновенный негр, — разглядывая его, сообразила старуха. — Учиться приехал! Ничего особенного нету…» И, подумав так, она успокоилась. Но все-таки они не могли понять друг друга. Разгорячась, огромный негр присел перед старухой на корточки, изящно поддернув брюки, и пальцем стал что-то рисовать на сером шершавом асфальте.
— Ньет? — спрашивал он, вскидывая на старуху свои огромные глазищи. — Да?
— Памятник, — твердила свое старуха. — Ну, па-мят-ник! Человек сидит, нога на ногу!
— Шеловек? — косился негр. — A man, idea!
Вдруг он вскочил и пересек улицу в три огромных прыжка. Мелькнули его голубые штаны и большущие коричневые ботинки. Они сияли, будто облитые жидким стеклом. Старуха подняла голову и увидела свое спасение, которое неспешно, в некоей задумчивости шагало по противоположному тротуару. Это был обыкновенный человек в темных очках. Он лениво помахивал старым портфелем. «Они все тут с портфелями — ученые», — подумала старуха с надеждой.
— Excuse me, please! — радостно гаркнул негр и замахал руками, как мельница.
Старуха опустила веки и покачнулась. Голубое, черное и желтое мелькало и перед закрытыми глазами. Старуха привалилась плечом к шершавой стене. Человек с портфелем, медленно подбирая слова, объяснялся с негром по-английски. Они перешли улицу, направляясь к старухе.
— Что вы, простите, ищете? — спросил человек и, перехватив портфель локтем, поправил очки.
— А памятник… — пролепетала старуха.
Человек удивился:
— Памятник? Уж не Пушкину ли? В Москве много памятников! Да и зачем он, собственно, вам?..
Старуха принялась объяснять. В который раз прозвучало слово, похожее и на «утицу» и на «Устинью». Человек понял наконец, что ей нужно. Он повернулся к негру и что-то сказал ему, запинаясь. Негр весело оскалился, кивнул обоим и ушагал, размахивая огромными, как грабли, руками.
— Ну что ж, я вас провожу… если позволите, — сказал человек в темных очках и вежливо тронул старуху за руку. — Это действительно недалеко отсюда. Но подъехать нам, кажется, не на чем, — огляделся он. — Сто седьмой? Но он здесь в обратную сторону, на Кутузовский, к гостинице «Украина»… А зачем вам, собственно, это грозное министерство? Впрочем, что это я? — Человек снял очки и улыбнулся. — Не за песнями же вы в Москву. Не за песнями… — задумавшись, повторил он. — Кстати, позвольте-ка ваш… сундучок!
— Дак он легкий совсем, — смущенно и благодарно прошептала старуха и украдкой одернула юбку сзади.
— Это все равно, — сказал человек и все-таки отобрал у нее чемодан. — А теперь рассказывайте.
— Дак… — начала старуха свою повесть.
«Наследование осуществляется по закону и по завещанию…» — подумал ее спутник, смутно припомнив читанное когда-то. И вот сквозь сбивчивый и бессвязный лепет об оставшемся после гибели сына доме начала вдруг проглядывать простая и суровая история жизни человека, которого скупо наделили счастьем, щедро — горем и полной мерою — работой, работой, работой, сделавшейся главным содержанием жизни и ее смыслом.