Самодеятельностью Антон категорически пренебрег, и Сенька с Германом, оправившиеся кое-как от московского потрясения, отыскали себе на 4 курсе другого аккомпаниатора — пай-мальчика с шубертовским уклоном. Но после первого же концерта изругали его и отказались от услуг, ибо даже дурацкие песенки он ухитрялся исполнять томно.
Антон отдался учебе и боксу.
Пал Палыч исследовал его, взвесил, расспросил о Москве, поработал с ним на лапе, потом в перчатках.
— Добро, — сказал Пал Палыч. — Пора нагонять вес. Он распорядился, чтобы Антону давали на завтрак миску овсяной каши, и за столом ухмылялись, глядя, как он жует голубоватую кашу.
Сперва Антон очень уставал на тренировках и даже заснул как-то раз в бане, но скоро вошел в ритм. Тренировки перестали утомлять до полусмерти, глаза на лекциях не слипались, и он почувствовал себя ловким, сильным и уверенным в своем могуществе. Состояние души было отличным. С учебой тоже все шло благополучно, и он со вздохом (нехорошо же!) давал списывать свои работы менее усердным. Спросил однажды Пал Палыча:
— Вы… в ту субботу… передали цветы? Прислушивался к сердцу. Оно не дрогнуло.
— Лично в руки, — сказал Пал Палыч. — Не жалей, Тоник. Это было опасное для тебя существо…
Он не жалел. Леночка изгладилась из памяти сердца. Наверное, и потому, что Нина устраивалась в сердце все прочнее.
В субботу Пал Палыч посоветовал ему пойти в театр. Антон купил два билета и позвонил Нине. Она спросила (не сразу):
— Кто это?
Антон знал, какой у нее слух… Он повесил трубку и смотрел балет «Спартак» в горьком одиночестве. В воскресенье, пораньше вернувшись из-за города, он не сдержался и позвонил снова.
— Кто это? — так же не сразу спросила Нина.
— Это я, — сказал он. Нина повесила трубку.
Надо было рассказать ей, как он раскаивается, и в субботу он снова позвонил бы, но тренер выставил его на городские соревнования. За неделю Антон одержал пять побед, чего с лихвой хватило на третий спортивный разряд. Он цвел от радости.
— Чему ты радуешься? — упрекнул его Пал Палыч. — Через месяц тебе придется работать с перворазрядниками. Не просто работать, но побеждать!
Суббота оказалась у него свободной, и он позвонил Нине. Сказал, что «это Антон», и она не повесила трубку.
— Да, я приезжала в Москву, — ответила Нина. — Я могла бы сказать, что к Дамиру, но я приезжала к вам, Антон. Вы не могли представить такого? Я надеялась, что ваше воображение богаче. Вы раскаиваетесь? Успокойтесь, этого мне не надо. Что мне надо? Мне надо все. Целиком. Меньшее меня не привлекает, без него я обойдусь очень легко. Прощайте, Антон.
Он позвонил в воскресенье, и она снова сказала «прощайте»
Все.
Никаких надежд.
И довольная физиономия Дамира каждый день перед глазами.
И сосущая пустота в душе, и сам кругом виноват.
Он стал злым. На тренировке размозжил третьекурснику носовой хрящ. Никто не понял, что это от злости. Бокс — суровый спорт. Бокс — это всегда риск. Только Пал Палыч сказал неласково:
— Я требую культурного боя. Что бы ни случилось в личной жизни, на ринге ты спортсмен. Еще такая вспышка, и я тебя сниму.
Антон не мог допустить мысли о том, что его снимут с соревнований. Бокс стал частью его существа. Он научился работать, стараясь не нанести травмы противнику. И тут только понял, что такое бокс и чем он, кроме приемов, отличается от кулачной драки. Он ощутил в себе новую силу, силу доброго отношения к противнику. И теперь не выкладывался весь в каждой схватке, всегда оставался резерв. Но ради того, чтобы остался этот резерв, надо было драться лучше. Пришлось думать и искать. У него появились свои приемы, своя тактика. Он открыл в боксе искусство, открыл смысл истинного спорта, который долгое время находился для него где-то за пределами мысли. Посмотреть, как работает «Тоник», собиралось теперь много народу. О нем заговорили как о боксере. Казалось бы, чего еще надо? Но в том уголке души, который отведен под нежные чувства, было нехорошо. Первая, она же и последняя встреча не выходила из памяти, и чем труднее становилось со временем представить ее лицо, тем чаще она снилась ему. Григорий заметил, что друг не в себе, и спросил отчего. Антон послал его к черту, так как адреса более отдаленные теперь не поминал в разговоре. Григорий сказал:
— Снова шерше ля фам, Эх ты, святой Антоний. — И добавил: — Ходит мальчик весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего роковых последствий.
Пал Палыч напомнил ему:
— Декабрь на подходе. Пора подумать про второй разряд.
И устроил ему бои с третьеразрядниками. Антон без большого усилия выиграл все, и через несколько дней Саша Ярцев, хиленький фехтовальщик третьего разряда и председатель спортивного совета курса, вручил ему синий значок и сделал новую запись в спортбилете.
Антон не показал своей радости ни словесно, Ни выражением лица, и Пал Палыч на этот раз похвалил его:
— Степень выдержки пропорциональна степени культуры человека.
Выдержку приходилось напрягать всю. Хорошо еще, что не было минуты свободного времени, но порой и на ринге он думал о ней, и тогда снова хотелось драться зло и кроваво. Лекции теперь слушались вовсе плохо. И работы его уже не просили переписывать. Первая двойка мелькнула в журнале против его фамилии.
Стоял декабрь, и Пал Палыч пригласил его в Кавголово на лыжи. У большого трамплина, глядя на взмывающих прыгунов, тренер спросил;
— Рискнул бы?
Девяносто метров под тобой, это не финики, не каждый отважится лететь с такой высоты на двух ненадежных дощечках. Но Антон так уверенно ощущал свое тело, что нет, казалось, для этого тела ничего невозможного.
— Что за жизнь без риска! — сказал он. — Хоть сейчас.
— Глупо. Рисковать надо в крайнем случае, а не «сейчас». Сейчас ты поломал бы себе кости.
— А вдруг не поломал бы?
— Возможно, что «вдруг» не поломал бы. Не стоит строить свою судьбу на таких непрочных штуках, как «вдруг».
— Что такое судьба? — спросил Антон.
— Судьба — это работа, — ответил Пал Палыч. Потом, когда подошли к озеру, он добавил, улыбнувшись:
— И немножко «вдруг».
На берегу под откосом, они развели костер, поджарили на прутиках охотничьи сосиски, разогрели подмерзший хлеб и запили яство кефиром. Костер забросали снегом, а бутылку Антон надел на сосновый сук, чтобы сельским мальчишкам, промышляющим этим делом, не искать долго.
Смеркалось, хотя был пятый час дня. Они поднялись в поселок и около гостиницы встретили знакомого Пал Палычу лыжного тренера.
— Павел, ты в город? — спросил лыжник. — Тогда погоди чуток, я с машиной.
Он пошел в гостиницу за вещами. Пал Палыч присел на ступеньку, добыл из рюкзака плитку шоколада, развернул и отломил половину. Антон взял шоколад и стал откусывать по ломтику, глядя на хлопающую дверь гостиницы. Он проглотил последнюю дольку, и вдруг вышла Нина, и Антон даже не вздрогнул, настолько он ждал все время такой вот случайной встречи и был готов к ней. Он встал со ступеньки спокойно, будто затем и сидел — дожидался. Но в глаза Нине он посмотреть не мог и рассматривал просторный голубой свитер, красные варежки, волосы, выбившиеся из — под шапочки, и тонкие финские лыжи.
— Здравствуйте. Что же вы? — сказала Нина. — Неожиданно, да?
— Нет, — сказал он.
Неподалеку у забора стояла зеленая «Волга», и Пал Палыч пошел к ней, кинул свои лыжи на крышу. — Непонятно, — сказала Нина.
— Может быть, хватит меня наказывать? — попросил он.
— Ах да! Вы привыкли к победам и фантастическим темпам. Вы феномен и святой Антоний. Скажите, вы уже перестали писать стихи?
— Стихи? При чем тут стихи… Да, конечно. Иногда. Очень редко, и такое мрачное, что перечитывать не тянет.
— Откуда мрачность? У вас такие успехи! — мстила она ему за Москву. — Второй разряд по боксу, московская красавица у ног, фотография в журнале «Огонек», распространяемом во всем мире…
— То есть? — удивился Антон.
— Не прикидывайтесь, что не видели, я вам не верю.
— Клянусь, — сказал он.
Она поверила и стала говорить мягче: