— Слезь с чужого места, чемпион. Наглеешь. Антон убрался с командирского кресла.
— Можешь ей не звонить, — тихо и, похоже, страдая, сказал Дамир. — Не бледней, она уже знает, что ты придешь. Меня она тоже пригласила. Не возражаешь, Охотин?
— Не имею такого права, — сказал Антон.
Дамир глядел на него грустно и задумчиво. Он был человечен и понятен. Вот так вдруг и увидишь, что и старшины рог чувствовать умеют…
— Вроде по всем статьям образцовый военнослужащий, — сказал Дамир. — Краса и гордость. Почему же я всегда жду от тебя какой-то каверзы?.. Ладно, все прошло. Забудем, что было. Вот твоя увольнительная записка.
— Через КПП в одиночку не пускают, — сказал Антон.
— Я позвоню. Ступай к своей Ниночке и скажи, что я сразу приду, как управлюсь с делами. Веди себя прилично. Поменьше там бахвалься своим спортом. Да, у Колодкина ты выиграешь, это ясное дело…
— Конечно, — согласился Антон. — Но если вы у Нины будете называть меня на «ты», я тоже буду говорить вам «ты».
Дамир подумал, что ему выгоднее.
— Буду говорить тебе «вы», — решил он.
Антон вышел из кабинета и посмотрел, что написано в увольнительной. Оказалось, он уволен «насквозь», до двадцати трех часов воскресенья. Ловко. Мол, приди к одиннадцати побей Колодкина и гуляй дальше в свое удовольствие… Что с мичманом? Антон терялся в недоумении, неужели он до такой степени уважает спортсменов? Или его башка, наконец, просветлела и он понял, что девушку силком не удержишь, себе же хуже будет… А вдруг ему на Нину уже наплевать и та «красивая и достойная» сосредоточила в себе мичмановы мечты и чаяния?
Он позвонил по телефону и услышал единственный на свете голос. Он сказал:
— Дамир передал мне ваше приглашение. Это правда?
— Правда, — ответила она. — Почему-то Дамир теперь говорит о вас хорошие слова. Наверное, ему дорога честь роты, а ваши победы — это тоже к чести роты. Другого объяснения я не придумала.
— И я гадал, но безуспешно, — сказал Антон — Может вы правы. Может, это очень ласкает старшинское самолюбие, когда курсант твоего подразделения станет чемпионом части.
— Почему «станет»? Разве вы еще не стали чемпионом?
— Уверен, что стал, — весело ответил Антон. — Осталась небольшая формальность. Осталось повторить то, что я сделал в прошлое воскресенье. Знаете, Дамир меня тогда не уволил.
— Знаю, — сказала Нина. — Для вашего же блага.
— Тогда я представлял себе благо иначе.
— Как же? — спросила она.
— Так же, как и сегодня. Можно я приду через полчаса?
— Приходите через полчаса, — сказала Нина
Он купил яблок и апельсинов и явился к ней, обремененный большими пакетами.
— Это кстати, — похвалила она его и унесла пакеты в комнату, откуда доносились голоса.
Раздевшись и приведя в порядок помятую шапкой прическу, Антон зашел в комнату и увидел сперва очень эффектную черноволосую женщину. Она перелистывала лежащие на рояле ноты. Женщина отвлеклась от нот и стала смотреть на Антона, и лицо ее выражало ожидание. Мужнина в штатском, в котором Антон не без удивления признал старшего лейтенанта Трибратова, сказал ей:
— Оля, вот и Охотин.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон.
Трибратов рассмеялся, показывая крупные монгольские зубы.
— Меня зовут Слава. Подойдите к Ольге и шаркните ножкой.
На столе были вино и пирожные. Нина рассыпала фрукты по вазам. Подав Антону выхоленную прохладную руку, Ольга сказала широким, как жест трагика, голосом:
— Я слышала про вас замечательные вещи. Честное слово, у вас и во внешности есть что-то от римлянина.
Антон растерялся от таких слов и от такого всеобъятного голоса, и пауза затянулась.
— Это я назвал вас римлянином, — сказал Трибратов, — имея в виду ваши легендарные упражнения с характером.
— Римляне создали больше, чем все народы, взятые вместе, — сообщила Ольга неопровержимую истину.
— Я музыкант, — сказал Трибратов, глядя на нее ласково и чуть свысока. — Что создали в музыке эти римляне? Характеры они ковали неповторимые. Но музыка?
— У римлян была музыка, — возразила неколебимая Ольга. — Но ее уничтожили христианские варвары. Вернее, украли. Малокультурные люди склонны к воровству.
— Думаешь?
Трибратов направился в угол, и Антон заметил, что там стоит черный футляр. Старший лейтенант расстегнул его, вынул виолончель, сел на стул, обнял ее руками так, будто всю хотел вобрать в себя, и стал водить смычком по струнам. Потекла музыка, такая строгая и торжественная, что Антон вдруг почувствовал потребность приложить руку к нижнему краю головного убора, как полагается при исполнении гимна. Трибратов оборвал музыку на полуфразе. Сказал, глядя на Ольгу ласково и чуть осуждающе:
— Эдак ты заявишь, что и собор святого Петра христиане украли у римлян. Есть вещи, которые не украдешь.
— В соборе святого Петра использованы камни, взятые из древнеримских построек, — сказала Ольга.
— Камни взяты не из построек, а из руин, загромождавших улицы Рима, — поправил Трибратов.
Нина сидела, положив локти на стол, и внимательно слушала, как Трибратов доказывает Ольге, что не важно, чьи камни, а важно, что из этих камней создано. Антон сел рядом, и она громко сказала:
— Когда милые бранятся, в этом есть что-то дисгармоническое, да, Антон?
— Поскольку вы так считаете, — признал он.
— Разве у вас нет собственного мнения?
— Таково мое мнение, — сказал он.
— Дисгармония в том, — заметил Трибратов, — что вы столь выразительно поглядываете друг на друга и говорите «вы». Не пора ли вам выпить на брудершафт?
— В слове «вы» есть особая прелесть, — произнесла Нина, продолжая в упор смотреть на Антона. — Мне нравится грань, где встречаются «вы» и «ты». Думаешь, а что там, за ней…
— Не хотите на брудершафт, ну и бог с вами. Выпьем просто, — сказал Трибратов.
— Просто лучше, — отозвалась Нина. — А целоваться при публике? Что это за удовольствие.
— Ты пробовала? — спросил Трибратов.
— Однажды. Потом оттирала губы платком.
Что-то пронзило Антону грудь наискосок. Он спросил:
— В Москве вас провожал Дамир?
— Совершенно верно, — сказала Нина.
Она принесла бокалы, и Трибратов налил вино.
— Мне не надо, — отвел бокал Антон.
С удивленным прищуром глядя на него, Трибратов продекламировал:
— Кто любит видеть в чашах дно, тот бодро ищет боя. О, всемогущее вино, веселие героя!
— Есть, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон. Он не мог отогнать видение, от которого саднило сердце.
Конечно, они целовались. Но раньше никто ему не говорил, что они целовались, раньше это было только подозрением, а подозрение тем утешительно, что может и не оправдаться. А сейчас она сама сказала: «да, мы с ним целовались». Ему захотелось на ринг…
— Меня зовут Слава, — напомнил Трибратов.
— Я знаю, — сказал Антон. — Однако древние римляне не велели до тридцати пяти лет пить неразбавленное вино. И с героизмом у них дело обстояло не хуже, чем у давыдовских гусар, столь звонко воспетых Василием Андреевичем Жуковским.
— Вы еще и эрудит, — покачал головой Трибратов. — Не поделитесь ли со мной своими достоинствами?
— Насколько мне помнится, — заметила Нина, — римские философы учили: будь доволен тем, что имеешь. За что мы будем пить вино, которое мы имеем?
— За чемпионский титул Антона Охотина, — предложил Трибратов.
Ольга посмотрела вино на свет, будто сомневаясь в его прозрачности. Улыбнулась, удовлетворенная.
— Если уж пить, то я выпью за то, чтобы вы перестали на меня сердиться, — сказал Антон. — За прощение грехов.