Антону не давали дремать обидные мысли. Чудилась ему принаряженная Леночка, спешащая на свидание. Ненавистный режиссер ожидал ее почему-то в садике на площади Искусств. А день, как назло, выдался солнечный, и весело им будет гулять по городу, в то время как военный моряк Антон Охотин вынужден страдать в расположении части, не в силах ни воспрепятствовать крушению своего счастья, ни отомстить. Видения стали столь ужасными, что необходимо было как-то отвлечься, и на следующий час Антон подсел к Игорю Букинскому, который тоже не дремал, а возил карандашом в альбоме, лежащем на коленях. Антон заглянул в альбом и ничего не разобрал в переплетении линий.
— Что это за фиговина? — спросил он.
Игорь обиделся.
— Если хочешь увидеть фиговину, посмотри в зеркало.
Антон объяснил, притронувшись к носу:
— В боксе уделали.
— Я думал, тебе где-нибудь на плясках подвалили, — сказал Игорь. Гляжу, физиономия у тебя тоскливая и взгляд волчий. Значит, думаю, здорово дали ему в воскресенье.
— Боксом теперь занимаюсь, — повторил Антон.
— Хочешь добиться еще большей славы?
Они разговаривали в четверть голоса, не шевеля губами, глядя на преподавателя с преданным вниманием, и тому с кафедры казалось, что эти два бодрствующих курсанта не иначе как самые сознательные отличники.
— Язвишь, — сказал Антон. — А сам рисуешь ведь тоже ради славы.
— Клянусь, сто раз уже решал бросить, — проговорил Игорь, глядя на исписанную формулами доску. — Не выходит. Притягивает меня это рисование, как шум винтов корабля притягивает акустическую торпеду. Слава, конечно, приятная штука, но не из нее все начинается. Что-то в душе шевелится и командует: возьми карандаш…
— Вам что-нибудь непонятно? — ласково спросил преподаватель, поймав грустный взгляд Игоря Букинского.
— Так точно, — сказал Игорь. — Повторите, пожалуйста, последний вывод.
Преподаватель, радуясь, что курсант относится к его лекции серьезно и внимательно, стал повторять вывод формулы, а Игорь сказал Антону:
— Сейчас такое время, что человека даже на одну профессию не хватает, если он не гений. А ведь обидно остаться посредственностью. Тем более посредственностью в квадрате: и в военном деле, и в живописи. Товарищи будут флотами командовать; стратегию вершить, а я, отсталый и захудалый, пойду по начальству просить, чтобы мне разрешили устроить выставку в Доме офицеров… Бр-р… — вздрогнул Игорь от такой перспективы.
— Что вы сказали? — спросил преподаватель.
— Теперь все понятно, спасибо, — жизнерадостно доложил Игорь, благодарно и с сугубым пониманием на него глядя.
И снова в четверть голоса для Антона:
— Хватит. Сегодня же все кисточки выброшу и мыльницу из-под краски освобожу.
Игорь перечеркнул свое непонятное рисование жирным крестом, сунул альбом в стол, взял авторучку и устремил на доску взгляд, в котором уже не было полного понимания начертанного…
Это занятие было последним, но после него вместо «личного времени» неожиданно объявили «построение в бушлатах и с оружием». Антон метнулся было на кафедру физподготовки попросить Пал Палыча о6 освобождении, но старшина роты перехватил его на пути. Антон оделся в бушлат, взял из пирамиды свой карабин и встал в строй.
В воздухе реяло слово «парад».
Бодрый и счастливый, распрямившийся в шест Дамир Сбоков вывел роту на плац.
При ранжировке Антон оказался третьим с правого фланга в первой шеренге батальона — следовательно, из-за роста стал командиром строевого отделения.
Если не считать атаманства в детских играх, Антон еще никогда в жизни не был командиром. Хотя он учился для того, чтобы стать командиром, и очень хотел быть командиром, но это маячило в таком отдалении, что Антон не задумывался пока, как будет вести себя, став командиром. Теперь, получив вдруг микроскопическую власть — над десятью ухмыляющимися приятелями, и то лишь на время строевых занятий, — Антон осознал, что совершенно не подготовлен к эмоциональному состоянию командира. Глядя на приятелей, он тоже ухмылялся. Принял в строю свободную позу, дабы подчеркнуть, до чего ему все это все равно, но тут же подскочил Дамир Сбоков и указал:
— Что вы стоите как вытащенный из-под шкафа!
Пришлось подтянуться.
Объявили строевые упражнения поотделенно. Стоя в стороне, Антон выкрикивал команды, и это простейшее дело оказалось очень непростым. Голос его, вообще-то мощный и всегда послушный хозяину, то вдруг взвивался на ультразвуковые высоты; то стремительно падал в басовые пропасти. Приятели с карабинами веселились. Устав не энциклопедия, и в нем не предусмотрено, что нельзя корчить в строю ехидную рожу, когда командир отделения надрывается, как заблудившийся в лесу дачник. Мичман Сбоков и командир роты морщились. Антон страдал. Сколько раз он в своей компании посмеивался — мол, много ли надо ума, чтобы гаркнуть «равняйсь-смирно-шагом-арш», а вот довелось самому попробовать — и на тебе — полное фиаско и позор.
Антон испытал подлинное освобождение от бремени власти, когда вновь объявили побатальонное хождение. Скрылся в массу. Молчишь. Отвечаешь только за себя. Никто тебя не доедает глазами, не судит, не оценивает, не думает злоехидно: «Много ли надо ума…»
О, как легко подчиняться!
Потом, установив вычищенный карабин в пирамиду, Антон удалился в угол курилки, отгородился от мира клубом сигаретного дыма и тихо заскользил мыслью вдоль последних событий. И раньше перед ним возникал вопрос: «Почему в курсантской среде, довольно-таки однородной при поступлении в училище, с течением времени появляется начальствующая прослойка: командиры отделений, старшины классов, помощники командиров взводов и старшины рот?» И чего размышлять, когда тут все просто, как в канале ствола: учись прилично, уважай офицеров, проявляй временами разумную инициативу,
отвечай бодрым голосом «так точно», и в редких случаях «никак нет», выпрямляй спину — и лычки тебе обеспечены.
Но ежели ты повсечасно нарываешься на замечания, отвечаешь начальнику распространенными предложениями и при этом смотришь не в глаза, а на третью пуговицу кителя, то будь ты хоть до аппендикса просоленным фанатиком моря — ходить тебе в рядовых швейках до самых выпускных экзаменов. Нет к тебе доверия начальства, если ты не выражаешь постоянно всем своим обликом беспредельную к нему любовь, тягу и преданность.
«Полно, — думал Антон, прикуривая от окурка вторую сигарету, — так ли все это примитивно? Что мы, догматики, что ли?..» Он перебрал в памяти знакомых старшин и укрепился во мнении, что среди них немало отличных ребят. И не за преданный взгляд ясных глаз вознесли их на должности. «Зачем далеко ходить, взять того же Дамира Сбокова. Конечно, он педант и зануда, но подхалимом его не назовешь. Держится независимо, с командиром нередко спорит и, говорят, имеет даже дисциплинарные взыскания. Любимчиков в роте у него нет. По начальству о проступках своих подчиненным, если возможно, он не доносит. Расправляется своей властью. Заслужил — получи. Плюнул на палубу — наряд вне очереди. Берите, товарищ курсант, швабру, и весь коридор от двери до двери. Чтобы блестело, как у кота глаз. Вопросы есть? Исполняйте.
Замечается в нем, конечно, некоторое ехидство. Да в ком его нет?
Значит, чтобы быть младшим командиром, иметь право приказывать людям, прежде всего надо нести в себе некоторый задаток, эдакую командирскую жилку. Мало того, чтобы тебя назначили командовать вспоминал он свое позорное стояние перед строем, — надо еще уметь командовать. И надо, наверное, быть убежденным, что командовать должен именно ты, потому что никто из твоих подчиненных не сделает это лучше тебя. А может быть, и вообще надо стать лучше всех тех, кем ты командуешь?.. Иначе, какое же у тебя моральное право?»
Антон малодушно прогнал эти каверзные вопросы, подтянул потуже ремень, взглянул на часы и с удовольствием подумал, что сейчас будет дудка «построиться на ужин», а потом он с полным правом вместо самоподготовки пойдет в спортзал. Хорошо все-таки заниматься спортом.