Она ждала до полуночи.
Теперь она убеждена — исчезновению Анны естественного объяснения нет. Что-то случилось. Знать бы что.
7
Когда Линда в начале первого пришла домой, отец уже спал, но от звука хлопнувшей двери проснулся и вышел в прихожую. Линда с неодобрением посмотрела на его располневшее тело.
— Ну тебя и разнесло. Еще лопнешь невзначай, как воздушный шарик.
Он демонстративно затянул пояс на халате.
— Делаю все, что могу.
— Ничего ты не делаешь.
Он тяжело опустился на диван.
— Мне снился замечательный сон, — сказал он. — Сейчас я не собираюсь обсуждать мой вес. Собственно говоря, в моем сне дверь тоже хлопала. Ты помнишь Байбу?
— Эту, из Латвии? Вы все еще поддерживаете связь?
— Раз в год, не чаще. Она вышла замуж за немецкого инженера — он что-то там налаживает в рижском коммунальном водоснабжении. Она, по-моему, сильно влюблена в этого безупречного Германа из Любека. Странно, но я не ревную.
— Это она тебе снилась?
Он улыбнулся:
— У нас родился ребенок. Маленький мальчик. Он тихо играет в большой песочнице. Откуда-то доносятся звуки духового оркестра. Мы с Байбой стоим и смотрим на него, и я во сне думаю, что это же не сон, что так все оно и есть, и меня вдруг охватывает такая радость…
— Ты же вечно жалуешься, что тебе снятся кошмары.
Он не обратил внимания на ее комментарий.
— И тут хлопнула дверь — но во сне это не ты хлопнула дверью, а открылась дверца машины. Лето, очень жарко. Освещение такое яркое, что лица у нас совершенно белые, без теней — и у Байбы, и у ребенка, и у меня… Красивый сон. Мы как раз собирались куда-то ехать, когда я проснулся.
— Прошу прощения.
Он пожал плечами.
— Это всего лишь сон.
Линда попыталась заговорить об Анне, но отец ушел в кухню и стал пить воду прямо из-под крана. Линда пошла за ним. Он пригладил волосы на затылке и поглядел на нее:
— А почему ты так поздно? Меня, конечно, это не касается, но ты, кажется, сама хочешь, чтобы я задал этот вопрос.
Линда рассказала. Он стоял у холодильника, сложив руки на груди. Он всегда так стоит, когда слушает, подумала она. Я с детства помню его в этой позе. Великан со скрещенными на груди руками стоит и смотрит на меня сверху вниз. Я тогда думала, что папа похож на гору. Отец-Гора.
Когда она закончила, он покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Это так не происходит.
— Что?
— Люди так не исчезают.
— Это на нее совсем не похоже. Я же знаю ее с семи лет. Она никогда не опаздывала, никогда не забывала, если мы должны были встретиться.
— Существует идиотская фраза — все когда-то случается впервые. Но по сути так оно и есть. Представь, как она была взволнована, увидев своего, как она считает, отца. Ты же сама сказала, что она, наверное, поехала его искать.
Он присел на деревянный диванчик у окна.
— Постепенно понимаешь, что всегда, во всем, что происходит, есть большая доля правдоподобия. Люди убивают друг друга, лгут, грабят, исчезают… Если погрузиться достаточно глубоко в такой колодец — а я каждое новое дело представляю себе как колодец, — всегда найдется объяснение. Почти всегда существует вероятность, что вот такой-то исчезнет, а такой-то, наоборот, ограбит банк. Я не говорю, что никогда не происходит ничего неожиданного. Но когда мне заявляют: «Никогда не мог подумать о нем или о ней такого!» — это почти всегда ошибка. Подумаешь, соскребешь верхний слой краски — а под ним найдешь и другую краску, и другие ответы.
Он зевнул и тяжело опустил руки на стол.
— Давай спать.
— Еще несколько минут.
Он глянул на нее с любопытством:
— Я тебя не убедил? Ты по-прежнему считаешь, что Анна угодила в какую-то неприятность?
— Нет. Ты наверняка прав.
Они несколько мгновений сидели молча. Порыв ветра поднял в воздух сухую ветку и швырнул в окно.
— Мне сейчас часто снятся сны, — сказал он. — Может быть, потому, что я просыпаюсь, когда ты приходишь. То есть сны мне снятся так же часто, как и всегда, просто я их запоминаю, когда внезапно просыпаюсь. Вчера, например… очень странное ощущение. Я иду во сне по кладбищу. И вдруг останавливаюсь перед несколькими камнями, и на каждом — знакомые мне имена. Все имена я знаю. И Стефан Фредман тоже там.
Линда вздрогнула.
— Его я помню. Это правда, что он как-то забрался в нашу квартиру?
— Думаю, что да. Но до конца выяснить так и не удалось. Он никогда не давал прямых ответов.
— Ты был на его похоронах. Что там случилось?
— Его держали в больнице. В один прекрасный день он раскрасил себя в боевые цвета, как он это и раньше делал, залез на крышу и бросился вниз.
— Сколько лет ему было?
— Восемнадцать или девятнадцать.
Ветер снова ударил в окно.
— А кто были другие?
— Во-первых — женщина по имени Ивонн Андер. Мне даже кажется, что дата смерти была поставлена на камне правильно. Столько уже лет прошло.
— А она в чем замешана?
— Помнишь, когда ранили Анн-Бритт Хёглунд?
— Мне ли это забыть? Ты удрал в Данию и там чуть не спился до смерти.
— Ну, не так все было страшно.
— Нет, не так. Страшнее. Но Ивонн Андер я не помню.
— Она мстила мужчинам, тем, кто мучил и избивал женщин.
— Что-то такое припоминаю, но слабо.
— Мы взяли ее в конце концов. Все думали, что она сумасшедшая. Или чудовище. Мне-то она запомнилась, как… может быть, самый умный человек из всех, кого я встречал.
— Это как с врачами и их пациентками.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что полицейский вполне может влюбиться в пойманную им женщину-преступницу.
— Глупости, — добродушно проворчал он. — Я говорил с ней, допрашивал. Она написала мне письмо, прежде чем покончить жизнь самоубийством. Она утверждала, что правосудие — это сеть с чересчур большими ячейками. Мы не добираемся, или, вернее, не хотим добраться до многих, кем должны были бы заинтересоваться попристальней.
— Кто же этого не хочет?
Он покачал головой:
— Не знаю. Мы все. Считается, что законы, по которым мы живем, исходят из недр народной жизни и защищают каждого. Но Ивонн Андер открыла мне и обратную сторону законов. Поэтому я и не могу ее забыть.
— Сколько лет прошло с тех пор?
— Пять или шесть.
Вдруг зазвонил телефон.
Он вздрогнул. Они поглядели друг на друга. Без четырех минут час. Он потянулся к висящему на стене аппарату. Линда с беспокойством подумала, вдруг это кто-то из ее приятелей, не знающих пока, что она до сих пор не сняла отдельное жилье и продолжает жить с отцом. Отец назвал свое имя и стал внимательно слушать. Из его односложных вопросов Линда попыталась понять, что происходит. То, что звонит кто-то из полиции, она поняла сразу. Но кто именно? Может быть, Мартинссон, или Анн-Бритт Хёглунд. Что-то случилось в Рюдсгорде. Валландер знаком попросил ее принести с подоконника ручку и блокнот. Он писал, прижав трубку плечом. Она прочитала из-за спины — Рюдсгорд, поворот на Шарлоттпенлунд, Виксгорд. Мы туда ездили, подумала она, смотреть тот дом на холме, что ему не понравился. Он написал еще несколько слов: сожжен теленок, Окерблум. Потом повесил трубку. Линда уселась напротив.
— «Сожжен теленок». Что это значит?
— Я тоже хотел бы понять.
Он встал:
— Мне надо на работу.
— Что случилось?
Он нерешительно остановился в дверях. Потом надумал:
— Одевайся. Поедешь со мной.
— Ты видела начало, — сказал он в машине. — Теперь мы имеем дело с продолжением.
— Начало чего?
— Помнишь историю с горящими лебедями?
— Что, опять?
— И да, и нет. На этот раз птиц оставили в покое. Но, судя по всему, какой-то сумасшедший вывел теленка из коровника, облил бензином и поджег. Крестьянин позвонил в полицию, сейчас туда поехал патруль порядка. Я попросил мне сообщать. Садист, мучающий животных. Мне это не нравится.