Мартинссон помолчал.
— Какое-то общество, — продолжил он, — выбрало эту церковь для казни женщины по имени Харриет Болсон. Провинилась ли она в чем-то перед ними? Или это какое-то религиозное жертвоприношение? Кто они — сатанисты? Или еще какие-нибудь умалишенные? Мы пока не знаем.
— И еще одно, — сказал Валландер. — Эта бумажка, что я на ней нашел. Почему все остальное исчезло, а эта записка осталась?
— Может быть, они хотят, что мы ее идентифицировали. Это своего рода послание.
— Надо подтвердить как можно быстрее, что это именно она, — сказал Валландер. — Если она хотя бы раз была у зубного врача в этой стране, то мы узнаем, кто она.
— Этим занимаются, — сухо произнес Мартинссон, и Валландер понял, что он обиделся.
— Я тебя ни в чем не упрекаю. Какие получены сведения?
— Пока никаких.
— Надо всем вдолбить, насколько это важно.
— Я попросил вмешаться Стокгольм. Там у них есть один свирепый парень — может навести страх на кого угодно, хоть на директора ЦРУ.
— Это кто такой?
— Ты что, никогда не слышал о Тобиасе Яльмарссоне?
— Может быть. Лишь бы он понимал, что это как раз тот случай, когда и надо быть свирепым.
— Будем надеяться. И еще одно: кто-нибудь когда-нибудь видел украшение, изображающее башмак? Или сандалию? — Он покачал головой и пошел прочь.
Линда замерла — не ослышалась ли она?
— Что он сказал? Что вы нашли?
— Записку с именем и адресом?
— Нет, еще что-то.
— Кулон.
— Похожий на что?
— На след ноги.
— Он не так сказал.
— Башмак. А почему ты спрашиваешь?
Она не обратила внимание на его вопрос.
— Какой башмак?
— Может быть, сандалию.
Языки пламени то и дело взмывали в небо — ветер налетал порывами.
— Думаю, стоит тебе напомнить, что отец Анны перед своим исчезновением занимался тем, что делал сандалии. Вот и все.
Он не сразу понял, потом задумчиво наклонил голову.
— Хорошо, — сказал он. — Очень хорошо. Может быть, это куда-нибудь нас и приведет. Вопрос только куда.
38
Курт Валландер попытался отправить Линду домой спать, но она настояла, чтобы ей разрешили остаться. Она подремала пару часов на заднем сиденье и проснулась от того, что он настойчиво стучал в окно. Никогда он не научится этому искусству — будить людей ласково, подумала она. Начинает молотить в окно или за плечо трясти так, что рука чуть не отваливается. Он не будит человека, он выдергивает его из сна, как морковку.
Линда вышла из машины и поежилась — было довольно прохладно. На поле лежали клочья тумана. Церковь догорела, от нее остались только зияющие провалами окон закопченные стены. Густой дым все еще валил из-под рухнувшей кровли. Люди, похоже, никуда не уходили — они молча смотрели на то, что осталось от их церкви. Линда заметила старика, медленно отирающего сажу с могильного камня, и подумала, что эту картину она вряд ли забудет. Большинство пожарных уехали, остались только несколько человек, занимавшихся ликвидацией последних очагов возгорания. Мартинссона тоже уже не было — вместо него приехал Стефан Линдман. Он протянул ей бумажный стаканчик с кофе. Отец вышел за заграждение и беседовал с каким-то журналистом.
— Пейзаж здесь совсем другой, чем, скажем, в Вестеръётланде или Херьедалене, — сказал он. — Как будто Швеция здесь кончается. Сползает в море и исчезает. И вся эта глина, туман… Так странно. Что ж, попытаемся найти свое место и в чуждом пейзаже.
Линда пробормотала что-то невнятное. Туман как туман, глина как глина, подумаешь.
— Что насчет этой женщины? — вслух спросила она.
— Ждем ответа из США. Уже ясно, что она не гражданка Швеции.
— А может быть, это вовсе и не ее имя в записке?
— Нет. Это вряд ли. Зачем убийцам оставлять записку с чужим именем? Это неразумно. Тогда проще вообще ничего не оставлять.
Курт Валландер шел к ним от ограждения. Журналист ушел.
— Я только что говорил с Лизой Хольгерссон, — сказал он. — Поскольку ты все равно уже затесалась в следствие, можешь участвовать и дальше. А мне даже приятно — идешь, а рядом мячик прыгает.
Это он так иронизирует.
— Я-то пока еще прыгаю, — отомстила она. — А тебе слабо!
Стефан засмеялся. Отец, может быть, и разозлился, но виду не подал.
— Никому не советую заводить детей! — только и сказал он. — А то видите, чем это кончается!
Из подъехавшей машины вышел Нюберг.
— Нюберг принял душ, — заметил отец, — и теперь готов со всеми лаяться. Он уходит на пенсию. Думаю, когда он осознает, что ему уже не надо целыми днями ковыряться в глине по колено в грязи, он тут же и помрет.
— Он похож на собаку, — тихо сказал Стефан. — Тебе не кажется? Все время как будто старается взять след и злится, что нельзя встать на четыре лапы.
Стефан подметил сходство очень точно. Нюберг действительно двигался с какой-то звериной грацией.
От него сильно пахло лосьоном. Похоже, он даже не заметил, что Линда тоже здесь. Они с отцом поздоровались и что-то пробурчали насчет погоды.
— Есть у вас соображения, как именно начался пожар? — спросил Курт Валландер. — Я говорил с Матсом Ульссоном. Он считает, что загорелось сразу в нескольких местах. Староста оказался здесь первым, он говорит, что видел как бы кольцо огня. Это означает, что церковь подожгли с разных сторон. Как ты думаешь?
— Пока никак не думаю, — сказал Нюберг. — Но ясно, что это поджог.
— Есть определенная разница, — сказал Валландер. — В Хурупе загорелось сразу и огонь распространялся быстрей. Там один фермер живет по соседству, он слышал что-то вроде взрыва, говорит, как бомба взорвалась, аж все задрожало. То есть церкви подожгли по-разному, хотя по времени все было точно согласовано.
— Модель ясна, — сказал Стефан. — Ту церковь подожгли, чтобы отвлечь внимание от этой, где произошло убийство.
— Но почему именно церкви? — спросил Курт Валландер. — И почему надо душить человека канатом?
Он вдруг посмотрел на Линду:
— А ты как думаешь? Что ты видишь во всем этом?
Линда почувствовала, что краснеет. Она оказалась не готова к такому вопросу.
— Если выбирают церковь, значит, хотят выбрать именно церковь, — сказала она неуверенно. — И задушить кого-то канатом… может быть, это пытка, а может быть, в этом есть что-то символическое, может быть, религиозное. Отрубали руки, побивали камнями, хоронили заживо… так что почему бы и не канат.
Никто не успел прокомментировать ее высказывание — у Стефана в кармане куртки зазвонил телефон. Он послушал немного и передал трубку Валландеру.
— Начинают поступать данные из Штатов, — сказал тот, закончив. — Поехали в Истад.
— Я там нужен? — спросил Нюберг.
— Я позвоню, если что, — сказал Валландер и повернулся к Линде. — А тебе лучше поехать. Если, конечно, ты не хочешь пойти домой поспать.
— А вот этого не надо, — сказала она.
Он внимательно посмотрел на нее:
— Простая забота.
— Пожалуйста, думай обо мне как о сотруднике, а не как о дочери.
В машине они молчали: во-первых, оба хотели спать, а во-вторых — из страха сказать что-то неуместное и вызвать у другого раздражение.
Они подъехали к управлению полиции, и Курт Валландер тут же скрылся за дверьми в прокуратуру. У самого входа ее догнал Стефан Линдман.
— Я помню свой первый день в полиции в Буросе. Накануне мы крепко попраздновали с друзьями, и первое, что я сделал на новом месте работы, — помчался в туалет и поблевал. А ты что будешь делать?
— Попробую начать с чего-нибудь другого, — сказала Линда.
В вестибюле стояла Анн-Бритт Хёглунд. Она, как и раньше, еле поздоровалась, словно бы приняла для себе такое решение — держать Линду на расстоянии.
Дежурная сказала, что с ней хочет поговорить Лиза Хольгерссон.
— Я что-нибудь не так сделала?
— Не думаю, — сказал Стефан и убежал.
Мне он нравится, подумала Линда. Все больше и больше.
Она столкнулась с Лизой Хольгерссон, когда та выходила из своего кабинета.
— Курт мне все объяснил. Будешь участвовать в следствии. Странно, что в эту историю замешана одна из твоих подруг.