— Ты, Анатолий? Ситуация безусловно деликатная. Однако не волнуйтесь, черти, все вам улажу.
Одолела совесть Николая Николаевича. Так-то лучше, дурачина.
Узловатые пальцы секретарши, плечи которой накрывал длинный до полу платок, прыгали по клавишам старомодной голенастой машинки; на полу под чехлом покоилась другая — электрическая. Косырев был любимцем Веры Ивановны, но он правильно уловил интонацию в разговоре по телефону. Суховатая улыбка подтвердила, что Евгений Порфирьевич им недоволен и, хотя Вера Ивановна не знает почему, да и знать не должна, она, как всегда, на стороне начальника.
Евгений Порфирьевич приподнял медвежье тело над огромным под зеленым сукном письменным столом, сунул навстречу пухлую руку. Начальственный бас зарокотал сдержанно. Крайнее недовольство проявлялось в том, что он прятал глаза под вихрастыми бровями, а чашечка золотого стетоскопа, — высшая награда терапевта, которой он очень гордился, — лежала не справа, а на отдалении, слева, чтобы говоривший не смог дотянуться и поиграть, как это бывало в хорошем настроении. Две известные всем приметы.
Косырев молчал, пусть выговорится. Евгений Порфирьевич по случаю операции решил не беспокоить, а позвонил вчера — Косырев пропал. Не то, совсем не то время, не для отдыха. Еще не утихли анонимные разности, и вот другая история — вскрытие в Речинске, проведенное спешно, поверхностно. Разве не так, не под его давлением? Евгений Порфирьевич отхлебнул боржома и, в одышке, поглядел осуждающе: как можно, чтобы склочники придрались к процессуальным срывам; почему вообще не обуздал интриганов и анонимщиков? Репутация, что ль, не дорога?
Косырев усмехнулся прямо в лицо, и вдруг Евгений Порфирьевич понял, на кого он думает, и замахал широкими рукавами — ну, неправда, неправ совершенно... Оба ничего не могли знать, однако оба думали об одном человеке. И теперь Евгений Порфирьевич не знал, куда девать свои пухлые, в крупных конопушках, бледные руки. По его словам, — он наконец отдышался, — именно тот человек, на которого Косырев прямолинейно давит, которого он отлучил от авторства и неосновательно подозревает в интригах и всякой дряни, именно он всегда заступался за своего шефа, защищал его, непримиримо обрывал инсинуации. Что было не так-то просто. Именно он и есть настоящий патриот института, и именно ему следует быть благодарным, что теперь, когда наше и американское правительство готовят договор по медицине, по здравоохранению, именно он добился включения косыревского института в список, а это многое значит касательно ассигнований. Рукава мотались парусами, Евгений Порфирьевич ожесточенно отводил глаза вбок и никак не мог исчерпать своих «именно», а Косырев облегченно подумал, что не он один, а и этот профессиональный сердцевед в чем-то поддался, и, значит, собственная его вина не столь уж велика... Нетупский, такой энергичный, такой поистине сердечный человек, всегда готовый помочь, в любую трудную минуту. Чему директор, пользуясь своей властью, неосновательно препятствует... Вот этого Косырев уже не смог стерпеть и вскинул на Евгения Порфирьевича глаза с нескрываемой иронией — не услужал ли и вам? Тот поймал смысл, побагровел и без лишних проволочек повернул к главному.
Он ведь хотел помочь, он предупреждал о необходимости совместной дружественной работы. Но теперь многое изменилось, и наладить будет гораздо труднее. Косырев умудрился поссориться даже с соседом, сТвердоградским. Сегодня у замминистра терпение Нетупского лопнуло. И Евгений Порфирьевич понимает его, покрывать дальше нельзя. В самом деле... Верно ли, что Косырев позволяет себе подшучивать над трансплантацией, над этой самой передовой идеей? Но у Косырева — может, он и забыл, а Евгений Порфирьевич помнит, помнит — издавна замечалась склонность к бесплодному экспериментированию, что и показало себя в истории с человекообразными, которая недешево обошлась государству и скандально была пресечена. Обосновывал метод вращенных электродов? Ну-ну. Ну, хорошо. Но, может, барокамера без изъяна? Отнюдь. Идея — не нова, есть элементы дублирования. И есть перерасход...
Евгений Порфнрьевич глянул на стетоскоп. Складки тройного подбородка собрались на шее, как жабо средневекового патриция. Главное вот что, друг мой. Практическая отдача института оставляет желать лучшего, а Косырев — ве-есьма удачно выбрал момент — выдвигает завиральные идеи, внедряет нравы психиатрической клиники. Он, Евгений Порфирьевич, и не поверил бы. Но это вот. Что это такое, что за спешка?
Евгений Порфирьевич рванул из стопки и бросил навстречу Косыреву приглашение на завтрашний совет — оно несколько раз перевернулось у полированного края стола. Косырев проследил: спасибо, что напомнили. Там много поучительного, в психиатрии, и пора снова заглянуть, какие новшества. Всякий больной потому и болен, что неуправляем, лишен свободы выбора... Теперь Евгений Порфирьевич высказался вполне, и в пафосе его недовольства, в неожиданной вспышке любви к Нетупскому виделось мнение повыше — насколько-то убежденного замминнстра. Он обязан был довести его до Косырева, но подобного тона тот не позволял никому. И сейчас он с трудом, делая скидку на старшинство, на заслуги, отвлекся и переломил себя. Они были в своем роде земляками. Евгений Порфирьевнч отбывал поселение неподалеку от Речинска — в самые молодые годы, после царской каторги.
Косырев, скрипнув стулом, отошел к окну. Постукивая по стеклу, начал свой рассказ, и он длился целых два часа, и Евгений Порфирьевич серьезнел, и пил боржом, и задавал вопросы, и поглядывал, как на рискового, вышедшего из укрытия бойца. С нейро он был знаком постольку-поокольку, но Косырев знал, чем задеть терапевта: общею теорией болезни, нашей золотой мечтой. Упомянул, кстати, и Нетупского, рассказал кое-что. Евгений Порфирьевич поднял виноватые глаза: вот тогда, когда он отправится к праотцам, тогда и разбирайтесь сами с этим, с как его, с Пузырем. Подлец, подлец, признались они друг другу взглядом. Опухшие пальцы Евгения Порфирьевича ласкали потертую, в царапинах многих лет чашечку стетоскопа, и Косырев вдруг с острой болью почувствовал — да, совсем недолго жить. Но Евгений Порфирьевич не принимал жалости ни в какой форме. Он встал, кряхтя проковылял до Косырева, и нависнув над ним, спросил доверительно и с ехидцей, откуда Нетупский узнал о разговоре в Югославии насчет перемещения? Не слишком ли много и с несолидными людьми он болтает? Тот пожал плечами... Так вот. Пусть Косырев зарубит себе на носу: мечтать об уходе Нетупского совершенно преждевременно. Твердый орешек, и есть кому его поберечь.
Они раздумчиво помолчали; Косырев был рад, что снова обрел союзника.
На подоконнике выстроились горшочки с бесчисленными, лаковыми и мохнатыми, колючими кактусами. Вера Ивановна вошла с графином — полить, и тем напоминая Евгению Порфирьевичу о каком-то другом мероприятии.
С Лёной решилось легко, Евгений Порфирьевич даже обрадовался: это хорошо, что женитьба, пресекутся слухи, которыми Косырев обрастал невероятно умело, а фамилия Орехановых — не из тех ли? — вообще вызывает уважение. Разговор завершился отеческим наставлением, что и с людьми нужно работать побольше, и министерство посещать регулярно. Ре-гу-ляр-но.
Обо всем этом он и размышлял, торопясь домой. Семенычев думал, наверное, что сделал хитрый ход и поставил Косырева, как лицо уязвленное, в деликатное положение. Но напрасно надеется. Черта с два, никакого самоустранения при обсуждении диссертации на экспертной комиссии. Впрочем, и из этого, и из других слухов предстояло извлечь многие уроки.
Он и Нетупский взвешивались на невидимых весах, и он обязан был снять впечатление организационной слабости. Один развертывал ближайшие цели в бесконечную перспективу, другой упирался в них, как в тупик. Так ли, сяк ли, на прямой Нетупский мог заменить его. Поворот выбрасывал его прочь, делал совсем ненужным.
Значит, борьба. Идеи идеями, но практическую отдачу извольте наращивать параллельно. На съезде нейрохирургов основной проблемой будет сосудистая патология мозга. Обсудят и хирургическое лечение опухолей и аневризмов, и эпилепсии, и многое другое — все практически насущное. И в завтрашнем выступлении Косырев должен был протянуть ниточку от своих идей к практическому нейро, возбудить интерес специалистов, склонить их к себе. Исходный пункт — быть или не быть институту в новом качестве.