Многие дети все еще носились по площади в отчаянной попытке сбежать. Эсэсовцы, раздавая удары направо и налево, гонялись за ними до тех пор, пока не заставили последнего мальчика войти в бункер. Надо было видеть их радость! Неужели у них нет собственных детей?»
Женщины и дети в начале полуторакилометрового пути к Крематорию IV или V в Освенциме-Биркенау. На заднем плане — товарные вагоны у платформы.
Зондеркоманды: работа в аду
Дни и ночи дымили трубы,
а в печи все подбрасывали и
подбрасывали новое
«топливо»
со всех концов Европы.
Самую страшную работу немцы заставляли выполнять так называемые зондеркоманды — специальные отряды, сформированные из заключенных. Их держали отдельно от остальных узников и не позволяли никаких контактов с внешним миром, поскольку они знали о происходивших здесь ужасах. Обязанности, которые они выполняли изо дня в день, пока их самих не убивали и не заменяли новой партией «живых мертвецов», заключались в том, чтобы освобождать от трупов газовые камеры, разжимать у мертвецов челюсти и вырывать золотые зубы, срезать волосы убитых женщин, а потом сжигать тела в печах или ямах. Вот что писал позже один из уцелевших работников зондеркомаиды: "Конечно, я мог бы покончить с собой или спровоцировать охранников, чтобы меня убили, но мне хотелось выжить, выжить, чтобы отомстить и рассказать о том, что я видел. Не думайте, что мы чудовища. Мы такие же, как и вы, только намного несчастнее»…
Итальянский писатель Примо Леви был среди немногих, кто уцелел в Освенциме. «Формирование зондеркоманд, — писал он, — одно из самых дьявольских преступлений национал-социализма… Это была попытка переложить на других — в данном случае на самих жертв — бремя ответственности за содеянное, чтобы лишить их последнего утешения — чувства собственной невиновности».
Леви убежден, что зондеркоманды были необычайно важны для нацистов. «Мы, раса господ, — как бы говорили они, — мы ваши губители. Но вы ничуть не лучше нас. Стоит нам только захотеть — а мы хотим этого, — и мы сможем разрушить не только ваши тела, но и ваши души, так же, как мы разрушили свои». Нацизм, утверждает Леви, неизбежно разъедает души тех, кто становится под его знамена.
Открытие дверей газовой камеры после очередного массового убийства. Рисунок уцелевшего узника из зондеркоманды французского еврея Давида Олера сделан спустя год после войны.
Восстание в гетто
На снимке — борцов сопротивления увозят из Варшавского гетто.
Бежать удалось единицам.
Свидетельствует Симха Ротем, которому посчастливилось уцелеть.
"Первые три дня сражения перевес был на стороне евреев. Немцы бежали к выходам из гетто, среди них были десятки раненых. После этого они стали действовать только извне, применяя авиацию и артиллерию. Мы ничего не могли противопоставить воздушным налетам. Против немецкой тактики поджогов мы были безоружны. Огонь бушевал повсюду… Человеческий язык немеет перед тем, что нам пришлось пережить, Улицы, вернее, то, что от них осталось, были буквально завалены трупами. Чтобы пробраться из одного места в другое, приходилось перелезать через горы убитых. Постепенно к кошмару бомбардировок добавились голод и жажда. Мы были полностью отрезаны от окружающего мира.
В конце концов стало ясно, что сражаться дальше не имеет никакого смысла. Единственное, что нам оставалось, это попытаться бежать в "арийскую" часть Варшавы…
И вот однажды утром мы оказались на улице, залитой ярким светом. Только представьте себе ясное солнечное утро 1 мая, обычную городскую толпу… Мы были пришельцами с другой планеты…
Вокруг гетто всегда крутились бдительные поляки, которые выслеживали евреев. Но на этот раз мы, как по волшебству, миновали их незамеченными. В «арийских» районах Варшавы жизнь шла своим чередом. Как обычно, были открыты кафе и рестораны, по улицам курсировали автобусы и трамваи, работали кинотеатры… Гетто было одиноким островом в океане нормальной жизни".
Сопротивление. Попытки спасти обреченных
Все могло считаться сопротивлением — потому что все было запрещено. Любая деятельность, свидетельствующая о том, что заключенному удалось сохранить какие-то остатки личности, черты индивидуальности, воспринималась как сопротивление.