Ночью приходят гиены. И воют от обиды. На их долю остается проклятая солонина. Вырвав для годиться клок солёной свежатины, тут же отбрасывают, срыгивая её прямиком в соленую морскую воду. И тогда эту окровавленную солонину пожирают прибрежные крабы…
Если на следующее утро окажется, что узник еще жив, к его кровоточащим ранам мальчишки примотают куски рваной мешковины. Впрочем, в этом уже не забота, а особо садизм. Мешковина пропитана солью все той же морской воды… Распятый просит, чтобы мальчики его добили, вырвали из него сердце и дали скорей умереть, но теперь мальчишки только кровожадно сидят на корточках и даже пытаются кормить распятого свежее пойманной рыбой… Рыбий жир заливает жертве растрескавшееся лицо, проникает в глаза, и несчастный слепнет. Затем мальчишки уходят. Время прилетать чайкам и выклевывать очередному распятому уже разъеденные гноящиеся глазницы. Морской орлан может выклевать сердце, но шакал больше не станет обгрызать ноги, ранее обгрызенные, а устремиться в пах и выгрызет из него кишки. Тем и кончиться казнь.
Но даже труп не будет предан земле… Через пару-другую месяцев скелет рассыплется сам на 260 и одну косточку, часть из которых слижет с мореного дерева море, но иные так и останутся болтаться и жутко постукивать по ночам, отпугивая всё новых и новых разбойников, пока кто-нибудь из них не займет место казненного…
Впрочем, вырастут и мальчишки, но, увы, мирному рыбацкому промыслу многие из них предпочтут грабительский путь и будут обречены на подобное же распятие – рано или поздно, ибо их души ожесточены с детства в бесконечных экзекуциях, во время которых они впитали в себя ненависть и боль других, и, в конце концов, и свою собственную боль стали переносить с верой в бесконечно немилосердного Бога.
3.
– Не Бог, а дьявол ожесточил их сердца, – пытается сомневаться белокурый юноша, который медленно бредёт вдоль берега с небольшой рамкой из виноградной лозы. Это не простая лоза. Она ещё влажна от земных соков и послушно подчиняется движениям рук Фаэрдена. Фаэрден – сын местного верховного жреца и среди мальчишек неприкасаем. Он, как и положено сыну жреца, сызмальства считается тронутым, и игры, в которые он играет не доступны пониманию простых рыбацких мальчишек. Но отец Фаэрдена – старый Эмпклод давно уже обеспокоен тем, что в разуме его сына поселилась странная смута. Фаэрден вдруг обнаружил, что его окружающий мир жесток.
– Нет, отец, этот жестокий мир не может быть миром истинного небесного Бога! Он не допустил бы подобной горечи сердец у этих беспощадных отроков. Он потребовал бы остановить их или пресечь их палачество…
– Только посмей, – строго возражает Эмпклод, – и я велю распять на том же месте тебя самого. Тебя не станут бить – ты ведь неприкасаемый, но ты поймёшь, почему твои сверстники поступают именно так. В их жестокости есть то, чего ты не замечаешь – они не просто мучают, они, пусть и болезненно, помогают уйти тому, для кого их пытки превращаются в подобие детской игры. Казнимые обретают простоту, которую потеряли в далёком и неправедном детстве, а с этой простотой они как бы перерождаются для того, чтобы впредь праведно жить. Но только уже на небе… или в аду. Тут уж кому как повезёт. Кто постигнет законы игры, в которую столь самозабвенно играют с ним мальчишки, тот непременно поймёт, что даже в проигрыше есть права на возможность переиграть целую жизнь. Уже перед самой смертью мальчишки-палачи даруют своим жертвам право на выбор. Если обреченный не раскисает, то о его мужестве остаётся добрая память, которая порой способна пережить даже его мрачные злодеяния.
– Это же очень жестокое исцеление… смертью.
– А иного они не заслуживают. Ведь подобные молодцы однажды убили твою мать и растлили твою сестру, после чего перепродали ее диким народам моря. С этим можно смириться, но простить – никогда!
– Как звали сестру?
– Саэрдена. Её звали Саэрдена, Фаэрден, и она должна была стать в этом году Первой… Но она умерла ещё в прошлой весной в муках раннего невольничьего материнства.
– Саэрдена? Почему раньше никто не говорил мне о ней…
– Бесконечно печально и очень долго можно говорить о тех, кого взяло море. Но сыну жреца подобает знать только отца своего, а имя матери своей ты не должен знать никогда, ибо узнав это имя, ты станешь слабым и женственным. Имена земных матерей знает только Бог.