В последующие времена и угля и углепёков было достаточно. Углепёки гордились тем, что они обогревают племя и торжественно уходили на добычу “жаркого камня”. О них слагали легенды. Матери рассказывали отрокам и отрочицам, бабки пели песни младенцам – и всё только о том, как великие углепёки сокрушают “провинившиеся” драконовые деревья за то, что у одного либо другого дерева особо скверный против других деревьев характер, либо такой же норов, либо просто вздорный, почти уродливый профиль. Каждое из таких деревьев осуждалось за его личные природные недостатки и обрекалось быть испеченным до “жарких камней”.
20.
Вскоре же и ослушавшихся по тому либо иному поводу малышей стали отождествлять с тем либо иным уничтоженным драконовым деревом. Ибо и малыши, как и деревья, были в чём-то повинны. Отсюда шли прямые сравнения, застывавшие в обидных прозвищах, кличках.
И такие осудительные клички присыхали к строптивым, которых становилось почему-то всё больше и больше. Кто же в детстве не желал отождествлять себя с кем-нибудь либо чем-нибудь сильным, дерзновенным и ловким, пусть даже и не послушным. Но кого-нибудь особо такого в племенных мифах не обреталось. Ведь старейшины всё время вели племя только змеиными тропами, не оставляя в памяти потомков ни самих этих мгновенно зараставших троп, ни своих, унесенных ветром, имён. Оставались только имена срубленных непокорных деревьев. Деревьев-оберегов, деревьев-заступников, деревьев-властелинов, – великих, но только немножко непокорных, а потому истлевших до “жарких камней” во имя потребностей человеческих.
Но и это было не всей правдой о происходящем. В то время как самые сильные мужчины до самых седых волос уходили на выпечку “жарких камней”, женщины выращивали виноградную лозу и ячмень. Но лоза тоже требовала огромных усилий, и однажды появились те, другие, которые не пошли по стопам предков, не вошли в лесистые карьеры, зато вошли в виноградники. Они корчевали старую лозу, подрезали новую. Из лозы же люди научились плести корзины и короба. К тому же и сама сушеная лоза жарко горела и поддерживала в лачугах тепло. Тогда как за драконовыми деревьями обряжали уже только тех, кто считал для себя добычу “жарких камней” делом всей жизни. А значит подвигом.
Стали возникать первые трения. В мире, где не было ни вождей, ни вожатых вдруг одновременно возникли герои и антигерои. И всё же всех взрослых объединяло единое чувство к вырубке “провинившихся” исполинов, которым приписывались образы всевозможных врагов, и посему с которыми надлежало сражаться...
Но в это время подраставшие в племени дети всем сердцем сочувствовали погибшим деревьям, в которых было столько жизни, а ничуть не героям, чья жизнь была внешне совершенно бездушной. И оттого ли, наверное, постепенно окаменели их души. Дети превратились в деревья. Деревья сомкнулись в лес.
Наверное, поэтому первыми возликовали мальчишки, когда после очередного шторма, случайный голубь вынес на плодородное побережье ветку с оливковыми плодами. К вечеру плоды склевали расторопные и беспристрастные к делам человеческим птицы, а по утру из проросших за одну только ночь косточек пробилась зелень побегов. Именно из них и именно дети, отожествлявшие себя с погибшими деревьями-великанами, рассадили между виноградниками и углекарьером тоненькие хрупкие саженцы.
Стояла вечная для Голубой лагуны весна. Не прошло и несколько лет, как деревья поднялись и однажды сбросили наземь свой первый, хоть и не обильный ещё урожай. Тучное вороньё жадно бросилось склёвывать дармовую поживу, но маслянистые на вкус плоды уже присмотрели для себя женщины. Они попытались истолочь из косточек масло, но ночью подростки, чьими тотемами стали хрупкие оливковые деревца, посадили в землю ещё несколько рядов оливковых косточек, украденных у матерей. Так началось великое наступление живых и трепетных оливковых рощ на умирающие реликтовые драконовые чащи. И однажды наступило время, когда сам обжиг “жарких камней” стал праздной забавой для хранителей старины…
В последующем углепёков успели возвести в ранг чудаков и даже прочно забыть. Ведь и своей древесины, и своего угля, и своих чудаков в новом мире хватало. Но случилось, что выросли те, кто ещё вчера выбрали для себя в жизненные тотемы давно погибшие драконовые деревья с изъяном: тем ли, иным ли, третьим...
Впрочем, до времени, о самих изъянах старались не говорить. Вплоть до общей для всех сердечной окаменелости, коренящейся в одолевшей племя сытости, устроенности, успокоенности. Лоза, оливки, ячмень, изумрудная ключевая вода прибрежных источников, вечно безоблачная голубизна неба и такая же мирная Голубая лагуна просто завораживали своей удивительной сказочностью и вместе с тем – своим реальным совершенством в мире тех, кто сам на себя принял память о человеческих несовершенствах.