Лаллыкхан смеется. Говорит он по-русски бойко, хоть и с акцентом, и, уж конечно, отлично понимает значение русских и украинских слов.
Я спрашиваю, что за шрам у него на шее,
— Ай, бандитская пуля попала. А сюда вот басмач саблей угодил. Ничего, в госпитале вылечили, выздоровел… До тридцать четвертого года в роте джигитов служил, туда-сюда, какой-такой пакет доставить, донесение отвезти… Да ты что все меня спрашиваешь? Вот тоже люди сидят. Мурадов Моммот и сейчас помогает пограничникам. Батыров Алты — бухгалтер нашего колхоза — и против басмачей сражался (в одном бою были, когда меня ранило), и в Отечественную войну в Сталинграде воевал, по снайперской стрельбе первые места брал! Акмурад Совдагаров, Гурбан Иуурк, Гишиков Карахан — парторг колхоза «Москва» — и сейчас народной дружиной руководят!
Что ж, Лаллыкхан был прав: гости, собравшиеся в его доме, — все очень заслуженные люди. Каждый из них прошел нелегкую, славную жизнь. Лаллыкхан чувствовал себя неловко оттого, что обращались мы больше к нему, хотя по его положению аксакала только так и должны были поступать. Но он имел право на такое предпочтение не только как аксакал: с тридцать четвертого года возглавлял аулсовет и оставался на этой должности всю войну и в послевоенные годы. В годы коллективизации боролся с баями, защищал бедноту, вместе с пограничниками участвовал в охране границы, во всех самых сложных случаях опирался на друзей в зеленых фуражках, помогал им в трудной работе.
В последующие дни я побывал у Лаллых Ханова еще раз и записал все, о чем он рассказывал. Больше всего меня, конечно, интересовала история танка и то, что с ней было связано.
— Как было у нас в тылу во время войны, ты знаешь, — сказал мне Лаллыкхан. — Сорок первый год — трудно, сорок второй — еще трудней, сорок третий — совсем тяжело. Есть нечего, топить нечем, работать некому. Все в сельсовет идут: давай, говорят, Лаллыкхан, помогай. Вместе с пограничниками чем можем помогали. С фронта письма приходят: «Спасибо, товарищ Лаллыкхан, что семье помогли…» Сам я три раза к начальнику отряда Губченко ездил, заявление подавал, просил: «Возьмите в армию». Не подходишь, говорит, здоровьем, много его басмачам оставил. Да и в ауле, говорит, кто будет работать?
После четвертого раза пришел домой, говорю жене: «Зачем нам три ковра, зачем корова, бараны? Люди для победы жизни не жалеют, а мы что, за баранов будем держаться?» Жена говорит: «Ай, делай, как знаешь, наверное, плохо не сделаешь…»
Продал я все, что мог, деньги в пачки связал, пачки в мешок положил, сам на мотоцикл — ив отряд. Знакомые останавливают, спрашивают: «Что везешь, Лаллыкхан?» Смотрят в мешок, пачки красных тридцаток там. «Куда столько», — спрашивают, «На оборону», — говорю.
Начальник отряда в правительство запрос послал: «Сколько стоит танк?» В отряде дали бумагу в райком партии. Первый секретарь Чернов, второй — Дурдыев говорят: «Молодец, Лаллыкхан. Ты не пожалел продать все, что у тебя было, тебе мы не дадим пропасть, помогать будем».
Пошел я на почту, дал телеграмму Сталину: «Прошу строить на мои деньги танк, чтобы враг был битый». И подписал: «Туркмения. Душак. Лаллыкхану». Ответ на другой день получил…
Лаллыкхан достает из красного расписного сундука заветный сверток, стянутый большим красным платком, разворачивает его. В свертке все документы, накопившиеся за долгие годы: целая стопа грамот, фотографии, письма, телеграммы и даже книги, где есть упоминание о нем. Развернув сверток, достает телеграмму:
«27.9.44. 7. 40. Из Москвы.
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ.
ДУШАК АШХАБАДСКОЙ ОБЛАСТИ.
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ АУЛСОВЕТА ТОВАРИЩУ ЛАЛЛЫХ ХАНОВУ.
ПРИМИТЕ МОЙ ПРИВЕТ И БЛАГОДАРНОСТЬ КРАСНОЙ АРМИИ, ТОВАРИЩ ЛАЛЛЫХ ХАНОВ, ЗА ВАШУ ЗАБОТУ О БРОНЕТАНКОВЫХ СИЛАХ КРАСНОЙ АРМИИ.
И. СТАЛИН»,
Вместе с телеграммой Лаллыкхан показывает мне грамоту командующего войсками: «Председателю аул- совета Душак товарищу Лаллых Ханову. Сообщаю, что на внесенные Вами средства построен танк с надписью «От Лаллых Ханова» и передан войскам генерал-полковника Рыбалко. Полевая почта № 16180. Зам. нач. Г. У. формирования Б.П.Б.Т. и М.В.К.А. по политчасти генерал-майор Липодаев».