Инжир, виноград, клубника – все здесь было местное, отборное, ягодка к ягодке. Цветы – в основном разнообразные представители семейства сложноцветных, то есть астры побольше, астры поменьше и совсем маленькие астры, белые, желтые, фиолетовые и розовые. Кое-где, впрочем, виднелись вкрапления мелких бордовых розочек, а также неплохой выбор папоротников. Продавщица и стоявшая перед Лауро в очереди женщина посмотрели на него с любопытством, свойственным людям, с которыми никогда ничего не происходит. Люди, чья жизнь посложнее, обычно считают такие взгляды враждебными. Имея собственные оранжереи, Редклифы редко посылали за цветами в поселок. Однако все знали, кто такой Лауро, и были в курсе его переселения из загадочного дома Хьюберта Мэлиндейна к Редклифам. К Лауро, всегда одетому по последней моде: в полупрозрачную бежевую рубашку и отглаженные розовые брюки, принято было относиться с почтением. Так что он пожелает? Виноград, персики – они сегодня великолепные, – или свежие помидоры?
Лауро пожелал рассаду многолетних цветов.
Каких именно цветов? Садовник хотел бы что-нибудь особенное?
– Нет, нет, – резко ответил Лауро, будто намекая, что обычные цветы недостойны такой чести, – это на кладбище. Нужно привести в порядок мамину могилу.
Женщина, которую обслужили еще до Лауро, встряла в беседу:
– Разве у Редклифов ничего не найдется?
– Для мамы, – огрызнулся Лауро таким суровым тоном, что женщина предпочла поскорее стушеваться, – я и купить могу. – И действительно, купил четыре нераспустившихся ростка хризантемы, звякнул монетами о прилавок, разместил ростки в оранжевом полиэтиленовом пакете и ушел. Посетители магазина взглядами проводили Лауро до машины. Оглянувшись у автомобиля и заметив, что за ним еще наблюдают, он спокойно сплюнул на тротуар. Любопытные коровы. Даже если бы они и выяснили, что он собирается сделать, то что бы изменилось? Впрочем, они знали о нем не больше, чем он о них. Потому-то Лауро и не потрудился купить цветы в Риме – там они вдвое Дороже, чем в Неми, а на кумушек можно наплевать. Так завершился один из тех телепатических контактов, столь часто происходящих между соотечественниками, среди которых живут иностранцы.
В Риме Лауро отправился на кладбище. Могила его Матери была очень аккуратной и ухоженной, с большим
мраморным ангелом и небольшой овальной фотографией на пьедестале. Здесь же пустое место ожидало отца. Позже их пятеро детей купят себе участок на новом кладбище, потому что это окажется полностью занятым.
– Саrа mama[4], – произнес Лауро, вытащил из машины крепкую лопатку, яркий пакет с цветами и еще завернутую в газету шкатулку, в которой осталась большая часть монет из тех, что вручила ему Мэри.
Мимо прошли люди – старики решили навестить родных. Они вполголоса поздоровались, кивнув Лауро с подобающим уважением. Стоя на коленях над могилой и копаясь среди цветов, Лауро поднял глаза и задумчиво их поприветствовал. По «бонджорно» на каждого – итого три раза. В их глазах он был хорошим сыном, и это придавало ему гордости. Старики – толстая женщина в черном, тощий мужчина и еще одна женщина, постройнее, но с трудом передвигавшая ноги, – исчезли из его жизни. Выкопав ямку поглубже, Лауро развернул газету. Шкатулку стоило бы выбросить, но она такая замечательная, такая редкая… Похожие он видел в Риме только в бутиках и дорогих магазинах. К тому же шкатулка была связана со столь желанными монетами, а также с буднично богатыми Мэри и Мэгги, что Лауро решил презреть связанные с этим неудобства и оставить ее себе. Он поднял крышку, вынул бумажные салфетки, которые напихал внутрь, чтобы монеты не звенели, и запустил смуглые пальцы в золотое сияние. Затем Лауро захлопнул крышку, вытряхнул из оранжевого пакета хризантемы, упаковал в него шкатулку, чтобы ее не испортила вода, еще раз все проверил и опустил пакет на дно ямы. Засыпав ее, он вернул выкопанные цветы туда, где они росли прежде.
Теперь Лауро больше не торопился – он прополол сорняки, подбросил земли и начал рассаживать новые хризантемы по углам, придирчиво подбирая по цвету: над могилой уже росли несколько настурций, астры с розовыми и фиолетовыми цветами и какие-то темно-зеленые побеги из тех, что не распознать до осени. Заодно появилась возможность проверить, на месте ли два маленьких сверточка, в одном – перстень с огромным сапфиром, в другом – пара золотых запонок с монограммой. И то и другое попало к нему в руки прежде, тоже по случаю.
Закончив, Лауро встал и посмотрел на фотографию. Мать запомнилась ему сильной и достойной женщиной. Ее грудной голос сохранил повелительные нотки до самой смерти. На снимке она была коротко острижена, только что от парикмахера. Глаза сурово смотрели вперед. Влетевший в копеечку ангел, распростерший над ней крылья, бледнел и мерк под этим взглядом. Казалось, этот бледный, благочестивый, окаменевший продукт Новомодного Завета боялся встретиться с живым Лауро взглядом.
Прикасаться к могиле имели право только члены семьи. Лауро принял эту обязанность исключительно на себя. Его родственники, которых в любом случае нечего было бояться, слишком заняты, чтобы возиться с погребением. Отец снова женился и поселился в Милане, сестры – в Турине, обе вышли замуж и нарожали детей. Один брат уехал в Америку и там женился, второй был студентом и жил у отца в Милане. Раз в год, на День поминовения усопших, все члены семьи, за исключением тех, кто жил в Америке, и тех, кого задержала неотложная работа, съезжались на кладбище с огромными букетами белых и желтых хризантем с длинными лепестками. Цветы высыпали на могилу. Столпившись вокруг, они принимались плакать – кто-то горестно, а кто-то просто громко. Все повторяли, как хорошо Лауро ухаживает за могилой и какой он молодец, что им не приходится тратиться на кладбищенского служителя. По очереди они целовали фотографию, но не прикасались к могиле и ни о чем не спрашивали. Семья в очередной раз решала, что Лауро вполне преуспел, и восхищалась его умением одеваться. Потом все усаживались в машины, как и другие итальянцы, совершившие тот же ритуал, и отправлялись в тратторию, где их ждал огромный стол с семейным обедом из пяти блюд. Раз в год.
Лауро огляделся. Теперь, в начале августа, кладбище казалось почти заброшенным. Лишь вдалеке за памятниками мелькала пара голов. Лауро завернул в одну газету выдернутые сорняки, а в другую – лопатку. Мимо прошел служитель и вежливо пожелал доброго утра. Лауро с удовольствием огляделся снова. Сколько же тайн зарыто в этих маленьких, продолговатых владениях местных покойников?
ГЛАВА 7
«Милый Хьюберт!
На следующей неделе мы едем на Сардинию, прочь от этой кошмарной жары! Полагаю, ты тоже собираешься на море. После Сардинии мы с Мэри планируем вернуться в Штаты и погреться на пляжах Атлантического океана. Берто (это мой муж, он ждет не дождется вашего с ним знакомства) пробудет со мной пару недель на Изумрудном побережье, а потом уедет в Ле-Туке, к брату, они хотят посмотреть на скакунов, выставленных на продажу. Я сначала приеду к нему в Рим, потом, первого октября, на неделю снова окажусь в Неми, и, наконец, мы планируем вернуться в Венето.
Дело вот в чем: если ты сможешь, то освободи дом летом, чтобы мы смогли въехать первого октября, нас это очень устроит. Пожалуйста, сообщи о своих планах. До конца августа мне можно писать по этому адресу:
Маркизе Адальберто ди Туллио-Фриоле,
Вилла Стаззу,
Личиа ди Вакка,
Изумрудное побережье,
Сардиния.
Потом, до конца сентября – на мой старый адрес в Нью-Йорке (пиши на имя миссис Мэгги Редклиф, квартира все еще оформлена на прежнее имя). Если съедешь в августе, то ключ от виллы оставь, пожалуйста, Агате, служанке Мэри, она будет каждый день приходить к ним, чтобы вытереть пыль и покормить кота. В сентябре вернется Лауро, и, если ты освободишь дом, тогда оставь ключ ему. Я бы предпочла, чтобы ты съехал в августе. Тогда я успею договориться, чтобы в сентябре дом подготовили к нашему приезду.