– Пусть лучше деньги Мэгги достанутся жулику, чем коммунистам! – отрезал Берто.
ГЛАВА 14
Завершились выборы, близился клубничный фестиваль. Лауро уехал в свадебное путешествие, Мэгги, как выяснилось, укатила в Швейцарию, а Хьюберт решил, что самое время устроить собрание Братства и подготовиться к битве с апокалиптическими событиями и испытаниями, которые непременно выпадают на долю первопроходцев и просветителей.
Хьюберт надеялся, что Мэгги поехала в Швейцарию, дабы организовать ему возмещение убытков за поддельного Гогена и, возможно, за деньгами, чтобы выплатить компенсацию невесте Лауро и владельцам двух других участков. Он ошибочно решил, что скупердяю мужу она об этом и не заикнется. Ошибался Хьюберт не только в этом, но и в том, что Мэгги получила его требование о компенсации за Гогена. Хотя письмо было заказным, доставка почты из Рима в последнее время сделалась таким сложным делом, что послание попало в Венето, когда маркиза уже уехала. Гильоме расписался за него и оставил в холле на подносе для писем, где оно и прождало Мэгги до ее возвращения, произошедшего при весьма любопытных обстоятельствах. Всего этого Хьюберт не знал, и к тому же под пагубным влиянием собственного культа он стал часто делать ложные предположения. Мэлиндейн так пылко проповедовал действенность молитв, что и сам начал механически взывать к Диане по поводу любого желания, какое только приходило ему в голову, безумно веря, что воля богини непременно свершится. Таким образом, как и многие другие священнослужители, он потерял связь с реальностью и возносил слова хвалы, благодарности и покаяния, а также просьбы и пожелания в твердой уверенности, что божество выслушает, кивнет, улыбнется и взмахнет волшебной палочкой. Хьюберт начал с иррациональным фанатизмом считать, что чудеса могут случаться прямо на глазах: «Скажи свое слово, Диана, и да исполнится мое желание». Как известно, в реальной жизни ни один крестьянин не начнет молить о дожде, пока тот не припозднится слишком надолго. И если кому-то улыбается удача, то это происходит только в те благословенные моменты, когда ее и не ждут вовсе, а думают о чем-нибудь совсем другом. Однако Хьюберт в результате изоляции в Неми, а также оттого, что не встречался с Мэгги вот уже несколько лет, начал верить, что Диана способна подкрутить у маркизы в голове пару винтиков и заставить делать то, что она бы в жизни не сделала.
Более того, Мэлиндейн и мысли не допускал, что Мэгги могла перемениться и стать сильнее. В беспечном прошлом ока представляла собой более-менее послушную марионетку. Хьюберт недооценил, как на ее характере сказалось влияние уравновешенного Берто, а также последствия экономического кризиса, который самого Мэлиндейна затронул только через газетные заголовки.
Хьюберт был уверен, что Мэгги вернется из Швейцарии и расплатится за Гогена. Вообще, думая о маркизе, он обычно быстро переключался на мысль о деньгах. Также Хьюберт надеялся, что Лауро со своей пышнотелой супругой тоже скоро возвратится и, да будет на то воля богов, вступит в Братство Дианы и Аполлона. Ведь вернулись к нему три других мальчика, секретари того первого прекрасного лета в Неми, когда дом был еще новым. Тогда, в семьдесят втором году, в год счастья и бесчинств, можно было не запирать двери и уезжать куда заблагорассудится… И вдруг Мэгги оставила его, а потом, по странному велению божеств, вышла замуж за Туллио-Фриоле. (Позже оказалось, что возвращение секретарей стало палкой о двух концах, но и за это Хьюберт возблагодарил Диану.)
Тем временем Мэлиндейн задумал устроить большой съезд паствы. Паулина Фин, «наш Меркурий», как называл ее Хьюберт в благодушные минуты, сзывала родственные души, избранных братьев и сестер Дианы и Аполлона, висела на телефоне, устно передавая весточки жившим недалеко от Неми, а также рассылала многочисленные телеграммы. Таким образом готовилось грядущее событие, важнейшее собрание, которое Хьюберт запланировал на осень и называл в зависимости от настроения то «интернациональным синодом», то «мировым конгрессом», то «глобальной конференцией». Хьюберт был в курсе, что церковные власти, равно как и карабинеры, уже начали относиться к его дому с подозрением, а деятельность Братства не прибавила ему расположения местных жителей.
– Им нечего на меня повесить, – говорил Хьюберт. – Нет наркотиков, оргий и никакого мошенничества. Мы – честная религиозная организация. Однако следует быть настороже.
В основном он опасался Лауро и семьи Редклифов, предполагая, что они не преминут воспользоваться любой возможностью, чтобы навлечь неприятности на Братство, которое приносило неплохую прибыль. Хьюберт задумал в интересах Братства переманить часть толпы, которая устремится в Рим на празднование Святого года. Проблему представляли и постоянно растущие ряды адептов «харизматического обновления» – нового течения в католичестве. Кроме того, до Хьюберта то и дело доходили слухи о новых христианских течениях, возникающих по всему свету и претендовавших на «харизматичность». Среди них выделялись Новая Церковь Англии и движение «Дети Господа». Было очевидно, что их лидеры покушаются на славу основателя, которая по праву принадлежала Хьюберту. Он внимательно изучал экстатические богослужения, наивные призывы и претензии этих культов и пока не видел причин изменить свое мнение. Его сжигало желание поставить в известность этих новоявленных христианских энтузиастов, что они только жалкие подражатели древнего языческого культа Дианы. Мысль о бренчащих гитарами толпах чокнутых харизматиков, распевающих мерзкие гимны на площади Святого Петра, ожидая, пока папа выйдет на балкон, приводила его в бешенство. Летняя резиденция папы находилась неподалеку от Неми, в Кастель-Гондольфо. «Через месяц, – злорадствовал Хьюберт, – они переберутся в Кастель-Гондольфо и все станут мои».
Паулина между тем наслаждалась жизнью. Мужчины то и дело прижимали ее к стене и целовали, не заботясь о том, нравится ей это или нет. Она оказалась в самой сердцевине Братства, в окружении внимательных поклонников. Паулина старалась сохранить свое привилегированное положение, которое занимала исключительно потому, что работал на Хьюберта еще до Братства. Удерживала это положение секретарша благодаря привычке время от времени напоминать Хьюберту о том, что некоторые документы из тех, что она разбирала три года назад, до сих пор приводят ее в недоумение. Подобные намеки удручали Хьюберта, который в ином случае не преминул бы избавиться от Паулины (благо теперь в работе секретаря не было никакой необходимости). Однако, в очередной раз запутавшись в непростых отношениях, он быстро успокаивался, повторяя про себя, как любит Паулину, как очень, очень ее любит. Через несколько минут таких повторений Мэлиндейн начинал в это верить и вел себя так, будто даже не догадывался, что поддался обыкновенному мелкому шантажу. Разве что он снова принимался называть ее мисс Фин и не прекращал до следующего дня. Видимо, начинал сказываться возраст. Впрочем, все, что касалось культа, представляло для Хьюберта первостепенное значение. Ради новой религии он был готов терпеть Паулину, умеренно любить ее и позволял набивать дом всяким сбродом (конечно, если они не пользуются горячей водой, не приносят наркотики и, разумеется, состоят в Братстве). Все прочее Хьюберта вполне удовлетворяло. В особенности то, что Паулина не допускала к нему тех докучливых братьев и сестер, с которыми могла разобраться сама.
Паулина привлекла к работе на Братство нескольких знакомых. Петицию Бернардини она сделала пресс-агентом, на Пьетро Бернардини повесила связи с общественностью. Пино Туллио-Фриоле, сын Берто, регулярно совершал паломничества в дом Хьюберта, потомка богини Дианы, привозя с собой денежные пожертвования, щедрые подарки и богатых приятелей, которым нравилось участвовать в религиозных церемониях, а потом спать с кем попало. Пино было чуть за сорок, он презирал Мэгги и негодовал из-за выбора своего отца.