Мужик подошел к «Жигулям», достал из кармана ключ, отомкнул дверцу, прыгнул за руль. Оглянулся ещё раз. Боится? Значит, есть чего. Андрей, пригнувшись, рванул, как пьяный лось, через кустарник, выскочил у самой машины. Автоматчик заметил его, воздух жевать не стал, а полез за «хеклером». Ну уж нет, подумал Андрей, сокрушая стекло рукояткой «стечкина». По второму разу этот номер не пройдет, не надейся. Он перегнулся через дверцу, ткнул стволом в румяную щеку, сказал тихо, внушительно:
— Сиди смирно, сука. Руки на затылок, быстро. — Толстяк замешкался, стрельнул глазами в окно. То ли кого-то высматривал, то ли играл, надеясь отвлечь. — Я троих твоих дружков завалил, — напомнил Андрей, — и тебя в случае чего не побрезгую. Мне терять нечего, сам видишь. Быстренько положи руки на затылок. Считаю до трёх.
Мужик нехотя выполнил приказание. Андрей расстегнул ему куртку, вытащил «хеклер», откинул за спину, в кусты.
— Казённый же, — проследив за автоматом глазами, сказал мужик.
— Переживешь. — Андрей, не отводя ствол от лица толстяка, отомкнул замок, отступил на шаг, продолжая выцеливать водителя, открыл дверцу свободной левой рукой, сел на пассажирское сиденье. — А теперь мы с тобой поговорим, — сообщил он водителю.
— О чем? — усмехнулся мужик и прищурился, как сытый кот.
— О многом. О тебе, например. О жизни твоей интересной. Об автоматах ваших. О засаде. Еще тему подкинуть?
— Ни о чем я с тобой разговаривать не стану, — хмыкнул мужик и уставился Андрею в глаза.
— Конечно, станешь.
— Не стану. — Румяный усмехнулся. — И что ты сделаешь? В отделение меня отвезешь? Валяй, вези. Прокатимся. Я люблю на машине кататься.
— Не станешь, значит? — Андрей почувствовал нестерпимое желание нажать на курок.
— Нет.
— Ну смотри, сам напросился. Как надумаешь говорить, скажи.
Андрей резко наклонился вперёд, положил левую руку на шею толстяку, прижав его голову к подголовнику и что было сил саданул пистолетом по округлой коленной чашечке.
— Уй-я! — взвыл хрипло румяный. — Охренел, что ли? Больно!
— Это ещё не больно, — прошипел яростно Андрей. — Больно было Пашке, когда ты в него стрелял. Я тебе сейчас покажу, что значит — больно. Ты у меня узнаешь, что такое больно.
Ещё один удар, не менее сильный, чем первый.
— Уй, дурак!
— Кого ты назвал дураком, скотина?
Третий удар. Под рукоятью что-то хрустнуло, и румяный заверещал как поросенок, которого поднимают за уши. Из-за сдавленного горла визг получался хриплым, надрывным.
— Пусти, сволочь, фашист! — дёргался румяный. — Пусти, гад!
— Вот это — больно, — процедил Андрей зло. В тот момент он плохо понимал, что делает. В нём жило только одно желание: молотить этого румяного пистолетом по голове до тех пор, пока тот не забьется в агонии. — А бывает ещё больнее. Сейчас я тебе продемонстрирую.
— Не надо! — В побелевших глазах румяного мелькнул ужас. — Не надо, не бей! Пожалуйста.
— Боишься? — Андрею пришлось приложить усилие, чтобы не ударить. Толстяк утвердительно закивал. — Правильно делаешь. Потому что сейчас мне первый раз в жизни захотелось убить. Тебя. И знаешь, за что? — Снова усердное мотание головой: «Нет», — Видишь, ты даже не понимаешь. Да за то, что вы, животные, заставляете остальных быть похожими на вас. Жить по навязанным вами законам. Рычать, скалить зубы и пользоваться правом сильного. Люди такими не бывают. Знаешь что, я не стану тебя больше бить. — На потном, залитом слезами лице толстяка отразилось невероятное облегчение. Андрей аккуратно взвел курок. — Не хочу окончательно превратиться в скота. Если ты сейчас же не начнёшь говорить, я тебя просто застрелю. Ты хорошо меня понял? — Румяный усердно замотал головой. — Говори.
— Что? — прохрипел тот.
— Кто ты такой?
— Капитан Гончар, ФСБ.
— Кто приказал нас убить?
— Не знаю. Приказ пришел сверху. Можно мне снять руки с затылка? Колено затекает.
— Снимай, — разрешил Андрей. — Только без глупостей.
Толстяк медленно опустил руки и обхватил пальцами ногу чуть выше треснувшей чашечки.
— За что?
— Не знаю.
— Должна же быть какая-то причина?
— Правда, не знаю. Честное слово. Вся ФСБ на ушах стоит. — Толстяк поморщился, шмыгнул носом. — Кого-то ищут. Что-то там у них пропало. То ли бумаги какие-то секретные, то ли документы. Нам не объясняют.
— Это из-за вчерашнего взрыва?
Румяный замотал головой: «Да».
— Как на нас вышли?
— «Вели». От места происшествия. Один из сотрудников вызвал подмогу. Мы перехватили вас у отделения.
— Кто-нибудь еще поблизости есть?
— Нет. Нас четверых послали. Сказали — обычные менты. Рядовая работа. Убрать — раз плюнуть.
Андрей почувствовал, как голову окутывает жар безумия. Толстяк говорил о смерти, но в его голосе не было ничего, кроме боли. Ни тени эмоций.
— Ты женат?
— Семнадцать лет уже.
— Дети есть?
— Двое. Машенька и Алешка.
— И ты, ублюдок, так спокойно рассуждаешь об убийстве?
Румяный испугался, глянул с прихлынувшим ужасом. Решил, что его сейчас снова будут бить. Промямлил:
— Работа такая.
— Работа, — повторил Андрей, сатанея. — Твоя жена и Машенька с Алешкой станут плакать, если я тебя убью?
— Да. — Голос толстяка стал сиплым от волнения и страха. Вновь хлынули слезы. — А Алешка маленький ещё. Ему всего два годика. Он не понимает. — Толстяк захлебнулся рыданиями. — Будут плакать, конечно.
— Помни об этом. — Андрей распахнул дверцу, передуман, повернулся и скомандовал буднично: — Наклони голову, выродок.
Толстяк медленно наклонил голову, втянул в плечи, зажмурился в ожидании выстрела. Андрей без всякого сожаления удариж пистолетом по коротко стриженному затылку. Не настолько сильно, чтобы проломить череп, во достаточно, чтобы румяный минут двадцать
Он сделал это не от злости. Просто понимал: стоит ему уют, и толстяк вызовет, — будет вынужден вызвать, — подмогу. Андрей же не хотел больше стрелять. Хватит, достаточно.
Выбрался из машины, увидел автомат, повисший на ремне а кустах. Подобрал, огляделся: куда бы его? Не дай Бог, найдёт кто. До беды недалеко. Кинул в машину, под сиденье. Зашагал к подъезду. Поднялся по лестнице, собрал оружие убитых фээсбэшников. Лифт всё ещё стоял открытым — створки начинали закрываться, ударялись о ноги автоматчика и распахивались снова. Автомат ж «стечкины» Андрей сбросил в шахту. Целее будут. «Макарку» Павла сунул ему же в кобуру. Осторожно, двумя пальцами вытащил акцию, спрятал в карман плаща. Коснулся ладони Павла, сжал её. Что-то вроде прощального рукопожатия. Проделав это, Андрей выпрямился, подошёл к двери первой попавшейся квартиры, надавил на кнопку звонка. Тихо. Ещё один звонок. Кто-то, стараясь ступать беззвучно, подошел к двери. Мелькнула тень в глазке.
— Кто? — спросил напряженный женский голос.
— Вызовите, пожалуйста, милицию, — сказал он громко. — В подъезде четверо убитых.
Замок тотчас щелкнул. Бледная женщина выглянула из квартиры, вытянув шею, посмотрела на лестницу, увидела тела, кровь, ойкнула, прикрыла рот ладонью и прошептала испуганно: «Господи!»
Правильно, ни с того ни с сего озлобился Андрей. Скажи: человеку плохо или помощь какая-нибудь требуется — ни за что не откроют. В угол забьются от страха. А четыре трупа — пожалуйста. Будьте любезны. Трупов уже не боятся. Труп безопасен. Скоро начнём говорить, как генерал Шеридан: «Хороший человек — мертвый человек». Привыкли к крови. Того и гляди, шерсть на хребте расти начнет.
— Вызовите милицию, — с неожиданной даже для самого себя злостью повторил он. — И дверь закройте.
Женщина испуганно посмотрела на него, юркнула в квартиру и торопливо защелкала замками. Через полминуты из-за двери доносился её голос:
— Милиция? Милиция, срочно приезжайте. У нас четверо убитых. Адрес?..
Андрей повернулся, вышел на лестницу и побежал вверх, перепрыгивая через ступеньку.
Тонколицый окинул взглядом стоянку перед вокзалом. Киноактёр, расположившийся на заднем сиденье, наклонился вперед, положив руки на спинки передних кресел.