Странная история случилась со мной в пятницу, если вдуматься. Ни я, ни она не назвали ни своего имени, ни номера телефона, ничего не сказали друг другу. Тем не менее я могу поклясться, что женщина эта вовсе не развратная. Она казалась разъяренной, отдавалась как бы в исступлении, мстила кому-то за что-то. Должен признаться, что добиться победы с такой легкостью мне удалось впервые. Достаточно оказалось всего лишь прикосновения локтя. А кроме того, я впервые видел женщину, которая, едва войдя в комнату пансиона, разделась в мгновение ока и при ярком свете. С каким-то ожесточенным бесстыдством кинулась она в постель. Что таилось за этим? Она так решительно демонстрировала свою наготу, что я даже подумал, не в первый ли раз в жизни раздевается она на глазах мужчины. Однако нет, опыта у нее оказалось достаточно. И несмотря на серьезное лицо, бледные, без краски губы и невыразительные руки, она сумела сделать так, что нам обоим было неплохо. И вдруг, выбрав подходящий на ее взгляд момент, попросила, чтобы я выругался. Хоть я и не слишком крупный специалист в этой области, но, думаю, она осталась довольна.
Эстебан получил место в государственном учреждении. Приятели по клубу поработали. Не знаю, радоваться ли его высокому назначению. Пришел со стороны, занял место, перескочив через головы людей, которые будут теперь его подчиненными. Представляю, какую жизнь они ему устроят. И поделом.
Сегодня пришлось сидеть в конторе до одиннадцати. Очередной номер управляющего. В четверть седьмого вызвал меня и сообщил, что эта пакость понадобится ему завтра с утра. Работы на трех человек. Авельянеда, бедняжка, сама вызвалась. Но я ее пожалел. Из экспедиции остались тоже трое. По — настоящему только им и Гнило оставаться. Но управляющий, конечно, не мог заставить работать сверхурочно одного только любовника Вальверде и, чтобы как-то скрасить ему наказание, пристегнул заодно и тех, кто ни в чем не был виноват. На этот раз безвинно пострадал я. Терпение. Надеюсь, этот красавчик скоро надоест Вальверде. Сверхурочная работа угнетает меня ужасно. В конторе тишина, никого нет, грязные столы завалены папками и скоросшивателями. Похоже на мусор, на какие-то отбросы. И в этой тишине и полутьме — три фигуры тут, три фигуры там: работают вяло, кое-как, измученные предыдущими восемью часами.
Робледо и Сантини диктовали цифры, я печатал на машинке. К восьми вечера у меня разболелась спина, под левой лопаткой. К девяти я перестал обращать внимание на боль, печатал и печатал цифры, а они диктовали охрипшими голосами. Кончили наконец. Все молчали. Те, из экспедиции, уже ушли. Мы втроем отправились на Площадь, в Сорокабану, я угостил их кофе, и — чао. Кажется, ребята немного сердиты, что я выбрал именно их.
Долгий разговор с Эстебаном. Я выложил свои сомнения относительно справедливости его назначения. Я не требовал, чтобы он отказался. Где там, я же знаю, сейчас так поступать не принято. Просто я был бы рад, если бы он сказал, что ему неловко. Ничего похожего. «Пустяки, старик, ты все еще живешь в прошлом веке». Вот как он мне ответил. «В наше время никто не обижается, если явится вдруг ловкач и обгонит его по службе. А знаешь, почему они не обижаются? Потому что любой сделает то же самое, как только случай подвернется. И я уверен — злиться на меня никто не станет, завидовать будут, это так».
И тогда я ему сказал… Впрочем, не все ли равно, что я сказал?
Ну и мерзкий же ветер. Просто подвиг, что я сумел добраться по Сьюдаделе от Колонии до Площади. У какой-то девушки ветер поднял юбку. А у священника — сутану. Бог ты мой, сколь несхожие картины предстали нашим взорам! Я иногда думаю, что было бы, если бы я сделался священником. Наверное, ничего. Есть у меня любимая фраза, я произношу ее четыре или пять раз в год: «Существуют две профессии, к которым у меня, без всякого сомнения, нет ни малейшего призвания — военная и духовная». Но, кажется, я притворяюсь и сам вовсе в этом не убежден.
Вернулся я домой весь встрепанный, в горле горело, в глазах полно песку. Вымылся, переоделся и уселся перед окном пить мате. Было уютно. Но я чувствовал себя законченным эгоистом. По улице шли мужчины, женщины, старики, дети, я смотрел, как они боролись с ветром, а потом вдобавок еще и с дождем. Однако мне ведь и в голову не пришло открыть дверь и пригласить кого-либо укрыться в моем доме, выпить со мной горячего мате. Впрочем, нет, в голову-то приходило. Мысль такая у меня мелькнула, но я заранее видел недоумение на их лицах — даже на ветру и под дождем — и понял, что окажусь в смешном положении.