– Это ещё зачем?
– Вы хороший человек!
Нотариус и Табашников переглянулись. А смурная уже смеялась. По-своему. Часто-часто моргала ресничками. Как будто она – электросварщик.
Женщина и мужчина в растерянности наблюдали.
4
Агеев уже ходил по двору. Строго оглядывал хозяйство Табашникова. Покосившийся сарай со скворечней на кривой палке. Деревянную баньку, как игрушку, срубленную когда-то хорошим умельцем. Поливные шланги, развешенные на невысоком заборе. Лицо и лысина в белом венце волос были у исследователя стойкого коричневого цвета. Никаких шляп за всё лето, никаких панамок.
Заглянул в сердечко летней уборной: не там ли Табашников засел?
– Что же ты в дом не прошёл? – Хозяин на крыльце вытирал ноги, доставал ключи. – Или опять ключи мои посеял?
– Нет, вот они. Только как мимо такой красоты пройти! Женя!
Агеев театрально раскинул руки и потянул в себя воздух. Весь простор над усадьбой Табашникова. Явно косея от этого. Как рекламный аллергик, выведенный за руки на природу. После того, как принял-таки рекламируемую таблетку:
– Простор, воздух, солнце!
– Да ладно тебе. Иди лучше в дом.
– Приземлённый ты человек, Табашников, – подходя, говорил Агеев. – А ещё что-то пишешь там. Дай я пожму твою честную трудовую руку огородного труженика!
Графомания, морщился Табашников. Словесная. Легонько втолкнул длинного романтика семидесяти лет в дом. Который чуть не зацепил лысиной притолоку двери. Коричневой свое лысиной в белейшем окладе.
Обедали. Приземлённый Табашников подливал романтику борща. Тот нахваливал: «М-м-м, Женя! Готовишь ты лучше любой бабы! Это я тебе прямо скажу!».
С большим оптимизмом говорил о безнадёжном:
– К примеру, ты написал большую вещь, Женя. Роман. Ты сразу посылаешь рукопись, куда только можно. И в журналы, и в издательства. Возможно, у тебя даже есть знакомый редактор. Который прислал тебе однажды одобряющее, даже восторженное отказное письмо. И что? Результат у тебя будет ноль. Поэтому тебе (нам) нужен литературный агент. Только агент. Как на Западе. А агентов-то в России, как оказалось, почти и нету. Жок, как говорят казахи.
После обеда сидели на лавочке возле крыльца, курили. Агеев искал, чем бы ещё повосторгаться.
Вскочил и раскинул руки перед высоким деревом, усыпанным грецкими орехами. Хотел прокричать ему гимн. Но закашлялся. Пришлось похлопать по горбу. Довольно сильно.
В доме сели за чистый стол. К трем папкам Табашникова. К документам для ФМС. Для Федеральной миграционной службы. Разбирал бумаги, конечно, Агеев. Он был уже большим докой в этом деле. Табашников заглядывал, учился.
5
Порядки в российской миграционной службе Табашникова поразили. В первый раз он пришёл на Свободную №1 ещё в феврале, в начале, сразу после приезда. Если в Казахстане переселенца гоняли по кругу, но что-то делали ему, здесь царил полный застой. Узкий, плохо освещённый коридор был почти пуст. Два-три понурых человека на диванчиках возле закрытых дверей. На вопрос отвечали что-то невнятное. Кто с опущенной головой – пребывал в коме.
В вестибюле образцы бланков почти под потолком. (Специально?) Прочитать и понять что-нибудь в них невозможно. Только если подтащить и залезть на стол. Зато на другой стене, прямо перед тобой – Доска почёта. Как в старые добрые времена. Передовики полицейских дел. Строгие мужчины и женщины в кителях и погонах. Туалеты (два), конечно, только для них. Закрыты на ключ – недержащую старуху родственники быстро повели на улицу. В реденькие кусточки. И вообще, чтобы сидела дома! Или приходила с забитым памперсом.
И ни одного консультанта. Ни в самом вестибюле, ни в коридорах – нигде.
Подпершись кулаками, сидела в солнце из железных прутьев кассирша. Сказала:
– Приходите во вторник или в пятницу. К семи, к полвосьмого утра. Будут записывать на талоны. А потом в два часа выдавать. Там всё скажут.
Табашников кипел, уходя из здания на Свободной.
Ехал в тесном автобусе, удерживаясь за железную трубку спинки впереди. Перед носом подпрыгивал толстый круглый затылок с ушками и без шапки. Похожий на шмат сала, обработанный паяльной лампой. На сильном ухабе Табашников ткнул сало лбом, едва успев подхватить свою шапку.
– Шо такое! – скосилась голова. Застряв в толстой шее.
– Извините. Ухаб…
– Зачем ты пошёл туда один? – ругал Агеев. – Не мог меня дождаться? Зачем? На тебе лица нет.
Домашние его за столом (сын и сноха) смотрели на Табашникова с жалостью: ещё один приехал из Казахстана. Энтузиаст.
Ребенок, сидящий на коленях матери, дёрнулся ручками к Табашникову. И вдруг внятно сказал: па-па.