Выбрать главу

Встали. Подняли рюмки (Ирина бокал). «За знакомство!» Тесть и зять опять начали сталкиваться. Теперь локтями. Показывали приёмы самбо над столом. Но умудрились не чокнуться друг с другом. Сели. По полрюмки, но выпили.

Валерий начал есть оливье. Загребать ложкой. Знал, в какой руке держат вилку, а в какой котлету. Посмотрел исподлобья на Табашникова:

– У меня восемь рабочих специальностей. Восемь дипломов. – Распрямился, стал загибать пальцы: – Шестой по токарному, пятый по слесарному, сварка газовая и электро…

– Валера, Валера! – сразу прервала жена. – Принеси, пожалуйста, соль в солонке. И перец, перец не забудь! Он в среднем ящике!

Валерий пошёл, удивлённый. Принёс, поставил. Про него уже забыли. Жена и тесть оживлённо говорили, будто боялись остановиться. А парень с большой мордой (Табашников) застыл. И глаза его весело бегали. Будто хотели в сортир.

Валерий сел. Чуть погодя попытался ещё. Этому. С бегающими глазами. Ну, у которого нос пипкой. С большими ноздрями:

– В этом году буду строить катамаран… – И его опять отослали на кухню. Ещё за какой-то хреновиной. Теперь в какой-то банке она. Где-то на четвёртой полке. Где она там, мать её!

Возвратился, поставил банку. С лечо, мать вашу.

Когда провозглашались тосты (вскакивал, старался этот парень с ноздрями) – опять начиналось самбо над столом. Между тестем и зятем. И оба падали на места неудовлетворёнными. Успев дёрнуть из расплескавшихся рюмок только остатки.

Больше Валерий не пытался заговаривать.

Агеев и Табашников два раза выходили по-быстрому покурить и возвращались. Однако время за хмельным сытным столом да с весёлыми разговорами (без Валерия), пролетело быстро.

Поднялись, когда за шторами было уже черно. Провожала за воротами Ирина. Валерий остался стоять в доме. Со скрещенными руками.

Подвыпивший Табашников благодарил, жал пухленькие ручки женщины и даже поцеловал её в щёку. Агеев ждал. Был трезв как собака. Конечно, если из-за зятя-козла выплёскивалось из рюмки.

Пошли наконец. Мимо закрывшихся домов со свирепыми лаями. Прямо к апрельской полной луне над дорогой.

– Замечательная у тебя дочь, Гена. Умница. Филолог. Хорошая, наверное, учительница. И дети её любят. Было очень интересно с ней поговорить.

– Ага. Зато с мужем ей не о чем говорить.

– Зря ты, Гена. Парень он простой, безобидный…

– Да какой простой, какой безобидный! – сразу завёлся Агеев. – Дурак разве может быть простым и безобидным? Да ничего нет сложнее дурака! Женя! Подумай! Если б было так, как ты говоришь – был бы рай на земле.

Бредит? Или всерьёз? И вроде бы трезвый.

Уже подходили к дому Табашникова. Всего два квартала прошли от дома на Котова. Табашников знал, что если пригласит ночевать, то наслушается всего. Но всё же пригласил. В душе ещё надеясь, что друг откажется. Не тут-то было! Агеев уже тыкал кнопки телефона. (И ведь видит без очков старый котяра, в темноте!)

– Маша, это я. Да, да, всё нормально. Ложись, я останусь у Жени. Да, да, утром в детскую кухню зайду. Да. Не волнуйся. Пока.

В доме было вино и даже водка, но пить больше не стали. Глотали только чай на кухне. Табашников покорно слушал. Психоаналитик. С чуткими большими ноздрями. Или поп, если по-русски. Тоже с ноздрями.

– Знаешь, Женя, в чём опасность дурака? Он заразен. От него нет защиты. «Я сделаю вам беседку, – говорит он жене и тёще. Хмуро. Глядя в сторону. – Всю из железа. Будете в ней отдыхать. Будет красиво». И те мгновенно заражаются от дурака. Обе уже радостные дуры: «А давай, Валера! Делай скорей! Будем в ней чай пить. Из своего самовара!» И вот уже из магазинов цемент, кирпич, гальку везут. Всё сваливают и ссыпают перед домом. И Валерий начинает делать замесы. (Он ещё и бетонщик.) Замесы для фундамента. Под будущую красивую железную беседку. Он всегда обязательно вовлекает в свою дурость других. В нашем случае – жену, и тёщу. (Меня он обходит, хмурится: бяка!) «Я поставлю вам новый забор. Из железа. Сверху баляски наварю. Будет красиво». Он ведёт себя как хозяин. Но будто не совсем уверенный. Он будто спрашивает у жены и тёщи разрешения. Но если ему даже скажут «нет, Валерий, не надо» – он все равно добьётся своего. Начнёт-таки городить очередную железную свою дурость. Он очень упрям, стоеросов.

Был уже первый час ночи, Табашников принёс в комнату постельное бельё, мол, закругляйся, пора спать. Но Агеев, застилая себе диван, не сбавлял оборотов:

– …И ладно бы начал и сделал. Женя! Нет. Всё бросает на половине, почти на корню. Потому что в голове у дурака новая дурость возникла. Вышибла прежнюю начисто. «Я вам сделаю бассейн. С фонтаном. Будут плавать рыбы. Будет красиво». И две дуры опять соглашаются. (Они не знают, что он заразен. Понимаешь?) И опять цемент, песок, галька возле ворот. И теперь перфоратор крушит плитку на середине двора. (Не им, кстати, положенную.) И опять пошли замесы. Теперь якобы для бассейна. Для брошенной ямы, которую ты уже видел. Я ему: почему ты хватаешься то за одно, то за другое и ничего не доделываешь? Почему? Что важнее, обыкновенный бак на огороде сварить-поставить или твои финтифлюшки на заборах? Твои фонтаны с рыбами? Почему у тебя постоянный разгром во дворе, ни пройти ни проехать? «Я люблю много дел делать. Чтобы сразу они были». Да как же ты на производстве-то работал? Кто тебе такие бардаки давал там устраивать? Как ты пенсию-то заработал? «Там была тюрьма, а здесь у меня свобода». Понимаешь, он забавляется теперь работой. Играет в неё. Он словно мстит кому-то таким бардаком во дворе. Он может целый день играть в стрелялки-пулялки, лежа в доме на диване, он может выйти во двор, потянуться, и начать перекидывать металл, арматуру, трубы. Просто так. Как утренний писатель на столе бумаги. Чтобы возникла в башке новая дурь. И она всегда возникает. И – опять морду в сторону, не глядя на жену и тёщу: «Я вам сделаю мансарду. Второй этаж. Будем там чай пить. Будет видно нас с улицы. Красиво». И ведь уломал двух дур, полез. Начал вскрывать крышу! Слава богу, я случился, сдёрнул дурака.