Въехали в городок, когда солнце вдали качалось как пьяное. Никак не могло улечься на ночь. Окна в доме на Широкой отблескивали. Хозяин в тощих трико и галошах вышел, чтобы опустить ставни. Вываливаться из машины и махать рукой не хотелось. Кудлатый Евсей тоже молчал.
Глава третья
1
Валерий сидел на крыльце. Под летящим осенним небом думал. Что бы такое сегодня замастрячить, чтобы жена и тёща восхитились? Сказали молодец Валерий!
Увидел в воротах тестя в шляпке, засовывающего ключи в карман плаща. Пришёл, гад. И следом друган большемордый его лезет. Тоже в шляпке.
С проворностью кота Валерий тут же умёлся в дом. У себя в закутке упал плашмя на диван. Дверь не закрыл. Приоткрытой оставил. Слушал, как два голоса разгуливали в кухне, а потом в комнате.
Слышал про себя нехорошее:
– …Наверное, на рынок сегодня упёрся. Бахвалиться. Поучать продавцов железа и инструментов. Как надо работать с металлом. Сколько у него всяких слесарных корочек. Дипломов. Заодно, как правильно делать замесы. Под беседки и фонтаны…
Валерий не выдержал. Начал хлопать ладошкой по тумбочке. Как в борьбе. Будто ему загнули салазки. Дескать, дома я, козлы! Не сплю! Всё слышу!
В дверь сразу просунулась лысая башка:
– Ты дома? Извини. Мы ненадолго. Сейчас уйдём. Отдыхай.
И дверь прикрылась.
Козлы.
Агеев искал документ для ФМС. Справку. Ирина сказала, что она в её столе. Ага! Вот она, справка, что мы с Машей не рыжие.
– Мы ушли!.. – крикнул Валерию.
В ответ что-то пробубнило. Будто в Диогеновой бочке. Поставленной за дверью.
Опять шли к воротам по разбросу и бардаку под ногами. Агеев тихо матерился.
– Это всего лишь художественный беспорядок, Гена, – смеялся Табашников. – Беспорядок художника. А ты возмущаешься.
В ФМС сидели у 9-го. Рядышком. Как всегда – ни одного просителя у кабинета Кугель.
Кугель упала как с неба. Опять с папками. Того и гляди посыплются на пол. Суёт в замок ключ:
– У меня неприёмный день.
Сказала в дверь, не оборачиваясь. Зашла, захлопнулась.
Агеев – не Табашников: спокойно постучал. Ничего не дождался. Тогда открыл, спросил «можно?» и вошёл без приглашений.
Табашников вслушивался в бубню за дверью. С преобладающей женской. «Отчитывает», уважительно говорил себе. Как лапотный крестьянин в присутственном месте.
– Вот гадина! – ругался Агеев, когда шли к остановке. – Специально не положила в нашу папку копию документа. Специально! Понимаешь? Ещё раз хотела сгонять нас с Машей в Краснодар. Не вышло! Всё, дорогая, поезд с нами ушёл. Ту-ту. Не догонишь, зараза. – И без всякого перехода: – Ну, а теперь к Маргарите Ивановне? Ко скольки ты говорил? Вот и замечательно, есть полчаса в запасе.
По дороге у рынка купили цветы. Сам Табашников ходил вдоль высокого безмолвного ряда букетов на грудях у женщин. Внюхивался, выбирал. Возвращался к началу ряда. Нетерпеливому Агееву хотелось поддать его ногой. Как пацанскую лянгу.
Во дворе жених показал на окно и балкон на третьем этаже. Дескать, прикинь, Гена, как будем уходить. Агеев посмотрел, прикинул: пожалуй, лучше сразу вниз, с балкона.
Звонить не надо было – в распахнутых дверях их встречала хозяйка в кокетливом фартучке. Табашников сразу вручил цветы. Конечно, ужалась в смущении. Что вы, Евгений Семёнович! Такой дорогой букет. Так потратились. Это ничего, бывает, бормотал жених, оглядывая дикими глазами прихожую.
Разделись, сняли обувь. По коврикам прошли в большую, тесно заставленную бабьим уютом комнату. Заставленную до потолка, под самую завязку. Ну что же, ничего, ничего, вполне.
Сели за стол в длинной белой скатерти. Уже с вином на ней, водкой и закусками. Хозяйка всё подносила и подносила. Наконец тоже села, сняв фартук. Была она сегодня со вздыбленными волосами и в чёрной кофте с блестками.
Агеев, записной тамада, поднялся с рюмкой:
– Ну что ж, Маргарита Ивановна, покоя и счастья вашему тёплому дому. Чтобы таким он был всегда – полной чашей, и телесной (посмотрел на библиотеку за стеклом), и интеллектуальной (совсем зарапортовался, подумал Табашников). Чтобы всегда в нём был женский уют и благоденствие (какая графомания!). Ваше здоровье, дорогая Маргарита Ивановна!