— …Я шесть лет потом не могла ни с одним мужчиной встречаться. А потом стало страшно, я ведь совсем одна, родители умерли давно. Стало страшно одной, и когда Валя предложил пойти замуж, я сразу согласилась…
— Он хороший, — наконец сказал Глотов только для того, чтобы что-нибудь сказать, а не сидеть тупым чурбаном.
— Хороший, — согласилась Марина. — И мы с ним ладим. Только ладим, и все.
— А чего еще надо? — удивился Глотов. — Чтоб мирно было и тихо. И дети чтоб были… Квартира у вас есть, и мебель, — он нахмурился, каким-то вторым слоем сознания сообразив, что говорит что-то не то.
— Да, да, конечно, — опять согласилась Марина. — Все есть, все есть… И спокойствие есть, очень много спокойствия, чрезмерно много. Вокруг Валентина спокойствие и пустота, и он заполняет эту пустоту походами, нелепыми прожектами и другой чепухой.
Глотов никак не мог взять в толк, почему она говорит все это с почти нескрываемой горечью, ведь дружная, нормальная у них семья, все как у людей — и квартира, и достаток, и ребенок, такой умный и такой воспитанный, и относятся Марина и Валентин друг к другу с уважением, это сразу видно (Глотов считал, что глаз у него наметанный, разные семьи он видывал). Наверное, все бы хотели так жить?
— А вообще, все у нас замечательно! — Марина словно подслушала мысли Глотова. Она улыбнулась весело и широко, выпрямилась на стуле, запустила пальцы в густые черные волосы, откинула пряди назад. — Все отлично, все чудесно! Все у нас тихо и гладко. Мы образцовая семья.
— Ну вот, конечно, — Глотов обрадовался, что теперь все ему понятно и именно так он все и увидел в этом доме. — Очень хорошая у вас семья, можно позавидовать.
Марина только покачала головой, поднялась и начала собирать посуду со стола. А Глотов опять заметил, что глаза у нее стали совсем безрадостными. Почему?
Не его это дело, конечно, но все-таки почему? Значит, чего-то не хватает? Может быть, денег? Любви? Но любовь-то, наверное, есть, раз живут вместе и не скандалят, не злобятся, ладят. Когда ладят, это и есть любовь…
— Вы женаты? — спросила Марина.
— Да, — ответил Глотов. — И дети есть. Двое.
— И все у вас хорошо?
Глотов дернул болезненно щекой и, испугавшись, что Марина это углядела, стал тереть щеку пальцами, будто она зачесалась. Марина едва заметно усмехнулась краешком губ и попросила:
— Помогите мне.
Когда они вернулись в комнату, Валентин и Сережа с довольными, раскрасневшимися лицами уже сидели на диване.
За спинами они что-то прятали.
— Ну, мать, теперь гляди, — торжественно произнес Валентин и вытащил из-за спины грузовичок размером с коробку из-под обуви.
— Ну и что? — с нарочитой усмешливостью подначила Марина.
— А вот что, — не сдержавшись, выкрикнул воспитанный Сережа.
Он схватил машину, что-то покрутил сбоку, поставил ее на пол, и автомобильчик побежал по паркету, рокоча и металлически позвякивая. Валентин и Сережа завизжали от восторга и бросились вслед за машинкой, чтобы остановить ее, а то ударится, не дай бог, обо что-то и поломается.
— Мы ей мини-моторчик приделали, — сказал Сережа, подняв машинку высоко над головой. — Полгода с папой работали. Это подарок Саньке.
— Санька, наш младший, он сейчас за городом, с садом, — объяснила Марина Глотову, а потом она зацокала восторженно языком, закачала одобрительно головой и похвалила: — Молодцы, ну молодцы, вот Санька обрадуется.
Мальчик снова поставил машину на пол, она шустро покатила в прихожую, а Сережа и Валентин опять бросились за ней, хохоча.
Марина смотрела им вслед и пощипывала пальцами нижнюю губу.
Потом все смотрели телевизор, шла передача «Киноафиша», где представляют, какие картины будут идти в кинотеатрах в этом месяце. Валентин с сыном внимательно вглядывались в экран и то и дело о чем-то спорили, то танки Валентину не понравились, то Сережа запальчиво твердил, что шестиклассники такими словами не разговаривают, и все это неправда, и придумали все это какие-то глупые дяди. Марина ушла, потом вернулась, стоя посмотрела немного телевизор, усмехнулась какому-то глубокомысленному замечанию Валентина, подошла к нему, поцеловала в затылок, потом поцеловала и Сережу, а они этого даже и не заметили. Почувствовав на себе взгляд Глотова, она повернулась к нему, — он сидел на диване, — потерла лоб, якобы случайно, закрывая ладошкой глаза, и скорым шагом вышла из комнаты. Его никто не гнал и не намекал, что нужно уйти, но он сам сообразил, что уже пора. Им занимались, когда ему нужна была помощь, а сейчас все в порядке, и квартира зажила своей обычной, повседневной жизнью, и в этой жизни Глотов был уже лишним. А уходить ему не хотелось, но он понимал, что надо. Он поднялся, поправил рубашку, старательно разгладил ладошками помявшиеся брюки, сказал в затылок Валентину: