— Били? — сурово спросил санитар. Он хотел казаться взрослым, этот мальчик.
— Видимо, били, я появился уже после. Что с ней?
— Потеря крови. Тяжелое состояние.
— Потеря крови? — Вадим изумился. На теле он не видел ни единой раны.
— Схожу за врачом, — выпрямляясь, сказал санитар. — Только вы не исчезайте.
И опять в который раз за сегодняшний вечер пожалел Данин, что встрял в это совсем теперь уже непонятное дело. Лежал бы сейчас себе дома, смотрел телевизор или болтал с кем-нибудь по телефону. Спокойно, привычно, знакомо. А теперь вот больница, пугающие, нелюбимые с детства запахи, угнетающая тишина, неестественная неуютная чистота и ощущение поселившегося здесь навеки горя, беды.
Вадим подошел к носилкам, склонился над женщиной. И словно почувствовала она взгляд, дрогнули веки, разлепились с трудом. Удивление в глазах, страх, страдание…
— Что со мной?
— Это у вас надо спросить, — без всякого сочувствия ответил Данин. Потом спохватился, нельзя так резко, она не виновата, что он не дома.
— Вы потеряли сознание, и я привез вас в больницу, — добавил он мягче.
— В больницу? Зачем в больницу?
Испуг был самый искренний, неподдельный, будто не в клинику она попала, а в морг, на кладбище или живьем в могилу. Она была решительной женщиной — превозмогая себя, приподнялась, оперлась на локти, хотела спустить ноги с каталки; Вадим уже протянул руки, чтобы поддержать, но она рухнула со стоном навзничь и замерла, опять закатив глаза. Вскинулась из-за стола дежурная, хотела проковылять уже к ним, но Данин махнул рукой, и она опять села. Женщина вновь открыла глаза, посмотрела на него в упор — жалобно, просяще, — выдохнула сквозь пересохшие, дрожащие губы:
— Только не говорите никому ничего. Просто хулиганы пристали, ударили. Или нет, не так… — Она тяжело и звучно глотнула. — Умоляю, забудьте, что вы слышали наш разговор. Умоляю, прошу, отработаю потом, отблагодарю, отплачу. Вы их плохо видели, не разглядели, услышали мой крик, подошли, они бежать, и все. Слышите, и все! Ради всего святого! Ради жизни моей!..
Откинулась голова, расслабились мышцы на лице, и пустым оно стало, неживым, как маска, хотя глаза были открыты и глядели куда-то в пространство, невидяще и стеклянно.
Сколько мольбы вложила она в свою просьбу, сколько беспомощности и безнадежности было в ее голосе, Данину даже не по себе стало, он повел плечами, словно дрожь его била, потер лицо ладонями. И когда обрел прежнее более или менее нормальное свое состояние, в услужливо распахнутые санитаром двери вошел врач.
Он, видимо, ел, когда его потревожили, скорее нет, пил чай, обжигающий, прямо с огня, потому что горело полное, рыхлое его лицо, пылало жаром, а вокруг яркого, мягкого, не мужского рта было рассыпано множество беловатых крошек, видно, от пирожного.
Он был явно недоволен. Не один, наверное, пил чай, а в обществе хорошенькой сестрички. Вадим невольно улыбнулся.
— Чему вы улыбаетесь? — неприязненно спросил доктор, подойдя к нему.
Вадим опять не сдержал улыбки и пожал плечами — в который раз за сегодняшний вечер. Вечер пожимания плечами.
— Вид ваш понравился, деловой, сосредоточенный, чуть притомленный, но стремительный, — сказал Вадим. — Так во время войны хирурги, наверно, выходили к раненому, к тридцатому за день.
Врач был, видимо, неглуп и необидчив. Он вздохнул, прикрыв глаз; снял шапочку, обнажив рыжие, жесткие, как медные проволочки, волосы. И лицо его помягчело, неприязнь сошла, ни следа от нее не осталось, он протер шапочкой лицо — Вадим заметил, как неодобрительно покачала головой дежурная, — шагнул к женщине, спросив предварительно:
— Кто вы ей?
— Никто. Прохожий. Ее били, я вступился. А потом ей стало плохо.
— Кто бил?
— Вот уж этого не знаю. Какие-то парни. Не видно в темноте.
— Хорошо, — врач держал женщину за руку и считал пульс. — Как зовут ее, не знаете?
Вадим пожал плечами и чертыхнулся про себя, это уже походит на тик. «Домой, домой, отдыхать, спать, Завтра вспомнить, посмеяться, рассказать друзьям, и к вечеру забыть».
Доктор жестом приказал санитару отвезти каталку, а сам повернулся к Данину:
— Попрошу вас никуда не уходить. В таких случаях мы обязаны сообщать в милицию, что я сейчас и сделаю, и вы непременно понадобитесь. Так что обождите, хорошо? Отделение тут рядом. Они приедут скоро.
Данин кивнул обреченно, а что делать, не бежать же, хотя кто-нибудь другой на его месте именно так и поступил бы. Доктор ушел, а он присел на жесткую банкетку под плакатом о вреде переедания и уставился бездумно на голую стену напротив. Ругать и корить себя уже не хотелось, надоело. Чего уж там, раньше думать надо было, сейчас поздно, сейчас надо набраться терпения и ждать. А, собственно говоря, ничего страшного не произошло, ну потерял каких-то несколько часов, все равно ничего путевого в это время не сделал бы, а так хоть будет о чем вспомнить. Ладно, хорошо. Что же завтра ему предстоит? Прежде всего отоспаться, на работу придет часам к десяти, составит справку о сегодняшнем посещении архива, часов в пять заберет Дашку из детсада, погуляет с ней, недолго погуляет, потому что не хочет видеть потом, когда приведет ее, поджатые губы своей бывшей жены. Бывшая жена. Сочетание-то какое-то идиотское. Жена она или есть, или ее нет, это не звание, это не должность, его состояние души, это родственная связь. Почему, интересно, не говорят бывший брат или будущий брат?..