— То, что мы называем «картой», или даже «диаграммой», — есть совокупность различных линий, функционирующих одновременно (линии руки образуют карту). Действительно, существуют разные типы линий в искусстве, разные типы в обществе, разные типы личности. Есть линии, представляющие собой какую-то вещь, и есть линии абстрактные. Есть линии в сегментах и вне сегментов. Есть линии многомерные, и есть линии прямые. Есть линии, абстрактные или нет, которые создают контур, и есть те, которые его не создают. Это самые красивые линии. Мы полагаем, что линии являются началами, образующими вещи и события. Поэтому каждая вещь имеет свою географию, свою картографию, свою диаграмму. То интересное, что представляет собой личность, — это линии, которые ее образуют, или линии, которые она образует, заимствует или создает. Почему линия имеет преимущество перед планом или объемом? На самом деле, здесь нет никакого преимущества. Существуют пространства, коррелятивные различным линиям, и наоборот (здесь подошли бы также и научные понятия, такие как «фрактальные объекты» Мандельброта). Тот или иной тип линии содержит в себе какую-то свернутую пространственную формацию и объемность.
Отсюда ваше второе замечание: мы определяем «машину войны» как линейное устройство, которое создается на линиях бегства. В этом смысле цель «машины войны» — не война; ее цель — совершенно особое пространство, гладкое пространство, которое эта машина создает, занимает и расширяет. Номадизм — это и есть сочетание машины войны и гладкого пространства. Мы пытаемся показать, как и в каком случае целью машины войны становится война (когда государственные аппараты присваивают себе машину войны, которая им изначально не принадлежала). Машина войны может быть революционной или художественной гораздо чаще, чем военной.
Ваше третье замечание прекрасно показывает, что есть лишний повод ничего не осуждать заранее. Мы можем определить типы линий, но мы не можем сделать из этого вывод, что такая-то линия хорошая, а такая-то плохая. Нельзя сказать, что линии бегства обязательно созидательны, что гладкие пространства всегда лучше, чем пространства сегментарные или рельефные. Верильо показал, как ядерная подводная лодка вновь возвращает гладкое пространство войне и террору. В рамках картографии можно только наметить пути и движения с коэффициентами риска и опасности. Вот это мы и называем «шизо-анализом»; это анализ линий, пространств, становления. Кажется, это очень близко к проблемам современной истории и в то же время сильно от них отличается.
Д. Э.: Линии, события, становление… Здесь мы, возможно, возвращаемся к первому вопросу, который касался дат. Название каждого плато включает дату: «7000 лет до нашей эры» — «аппарат захвата», «нулевой год» — «лицевость» (Visageite) и т. д. Даты фиктивные, как вы сказали, но отсылающие к какому-то событию, к обстоятельствам и, возможно, тем самым и устанавливающие ту картографию, о которой мы говорим.
— Каждое плато должно быть привязано к дате какого-либо события (неважно, фиктивного или фактического), оно должно быть иллюстрировано, и его название должно включать в себя имена собственные.
Телеграфный стиль обладает силой, которая заключена не только в его краткости. Возьмем предложение типа «Жюль приезжает в пять часов вечера». Нет никакой необходимости, чтобы так писать.
Но будет интересно, если письмо сможет по-своему передать чувство неизбежности какого-то события, которое может случиться или уже случилось за нашей спиной. Имена собственные обозначают силы, события, движения и движущиеся тела, ветры, тайфуны, болезни, места и моменты времени еще задолго до того, как они начинают обозначать личности каких-то людей. Глаголы в инфинитиве обозначают становление или события, выходящие за пределы модальностей и времен. Даты отсылают читателя не к единому гомогенному календарю, а к пространственно-временному континууму, который должен всякий раз изменяться. Все это и образует конструкции высказывания: «Оборотни кишеть 1730» и т. п.
«Либерасьон». 23 октября 1980 г.
(беседа с Кристианом Декампом, Дидье Эрибо и Робером Маггиори).
Кино
Три вопроса о «Шесть раз по две» [17](Годар)
— «Дневники кино» просят вас об интервью, потому что вы — «философ» и мы хотели бы получить текст соответствующего рода, но главным образом потому, что вы любите и восхищаетесь тем, что делает Годар. Что вы думаете о его недавних передачах на телевидении?
— Как и многие люди, я был взволнован, и это волнение продолжается и сейчас. Я могу рассказать, как я представляю себе Годара. Это человек, который много работает и который неизбежно пребывает в полном одиночестве. Но это не обычное одиночество; это одиночество, чрезмерно насыщенное. Насыщенное не мечтами, фантазмами или проектами, но действиями, вещами и даже людьми. Многообразное, созидательное одиночество. Из его глубин Годар, возможно, черпает свои силы, а также делает многое для работы своей команды. Он как равный к равному может обращаться к кому бы то ни было: как к официальным властям или организациям, так и к домработнице, к рабочим, к безумцам. Вопросы, которые ставит Годар в своих телевизионных передачах, всегда одного уровня. Они нас тревожат — тех, кто его слушает, но не тех, кому он их задает. Он говорит с безумцами не так, как психиатр, не так, как другой безумец или тот, кто прикидывается им. Он говорит с рабочими, и он — не их патрон, не другой рабочий, не интеллектуал, не режиссер-постановщик, репетирующий с актерами. И это не потому, что он сроднился со всеми ними, словно искусный психолог, но потому, что его одиночество предоставляет ему огромные способности, всеобъемлющую полноту. В некотором смысле речь всегда идет о том, чтобы быть заикой, — но не в речи, а в самом языке. Иностранцем можно быть только в рамках иного языка. Здесь, наоборот, речь вдет о том, чтобы стать иностранцем в рамках своего собственного языка. Пруст говорил, что прекрасные книги обязательно пишут на языке, похожем на иностранный. То же самое можно сказать и о передачах Годара; для этой цели он даже совершенствовал свой швейцарский акцент. Это творческое заикание, это одиночество, которое делает Годара сильным.
Ибо, и вы это знаете лучше меня, он всегда был одиноким. Годар никогда не имел успеха в кино, в который хотели бы заставить верить те, кто говорят: «Он изменился; начиная с такого-то момента дела идут уже не так хорошо». Часто это именно те люди, которые его ненавидели с самого начала. Годар уже оставил свои следы во всем мире, но не на тех дорогах, которые могли бы принести ему славу; скорее всего, он прочерчивал свою собственную линию, — линию активного бегства, всегда ломаную, зигзагообразную, проходящую под землей. Тем не менее в мире кино в той или иной степени удалось окружить его одиночеством. Его удалось ограничить. И он пользуется свободным временем и смутным позывом к творчеству, чтобы сделать серию передач на телевидении. Возможно, это единственный случай, когда телевидение застали врасплох. Обычно все проигрывают ему уже заранее. Годару простили бы, что приходится искать место для его фильмов, но никогда не простят этой серии передач, которые незаметно меняют многое в том, что касается телевидения (как опрашивают людей, заставляют их говорить, демонстрируют при этом ряд изображений и т. д.). Даже если речь идет совсем не об этом, даже если все приглушено. И возмущение многих ассоциаций и групп было неизбежным: пример тому — коммюнике Ассоциации журналистов, фоторепортеров и кинематографистов. Годар по меньшей мере оживил их ненависть. Но он показал также, что на телевидении могло бы быть и другое «население».
— Вы не ответили на наш вопрос. Если вы должны прочитать «лекцию» об этих передачах, то… Какие идеи вы восприняли или почувствовали? Как бы вы могли объяснить ваш энтузиазм? Об остальном всегда можно поговорить и позже, даже если это остальное не так и важно.
— Это так, но иметь какую-нибудь идею — это не идеология, это практика. У Годара есть прекрасная формула: ни одного верного изображения, только само изображение. Философам следовало бы говорить то же самое, и они должны прийти к этому: никаких верных идей, только идеи. Потому что верные идеи — это всегда идеи, соответствующие господствующим значениям или установленным лозунгам. Какое-либо событие всегда проверяется идеями, даже если оно должно произойти, даже если это становление революции, тогда как «только идеи» — это становление настоящего, это заикание в идеях, и это может быть выражено только в форме вопросов, ответы на которые замалчиваются. Это значит, что демонстрируется какая-то вещь, — настолько простая, что она ломает все демонстрации.
17
Так назывался цикл телевизионных передач, подготовленных Годаром и А. М. Мьевиль. Характерен подзаголовок: «Над и под коммуникациями». Вот полная программа цикла: 1А «Никого нет»; 1В «Луиза»; 2А «Наглядные уроки»; 2В «Жан-Люк»; ЗА «Фотографы»; 3В «Марсель»; 4А «Нет истории»; 4В «Нана»; 5А «Мы втроем»; 5В «Рене»; 6А «До и после»; 6В «Жаклин и Людовик». В этих передачах анализировались персональные и массовые коммуникации в их отношении к экономике, культуре, семье и индивиду.