Чувство горя с новой силой охватило Нима. До сих пор ему удавалось удержаться от слез, но теперь, в тесном салоне автомобиля, он дал им волю, и они ручейками потекли к подбородку. В порыве отчаяния ему хотелось хоть что-то сделать для Уолтера, ну хотя бы за упокой его души помолиться. Он попытался вспомнить «кэддиш» — еврейскую молитву оплакивания, которую он иногда слышал во время отпевания покойников и которую по традиции произносил ближайший родственник мужского пола в присутствии десяти мужчин-иудеев. Губы его беззвучно зашевелились, и он, запинаясь, пробормотал древние арамейские слова:
«Йисгадал вейискадаш ш'мэй раббо би'олмо диивро чируси ве'-ямлич малчуси…» И замолк, забыв окончание молитвы. Нет, молиться — это не для него.
В его жизни бывали минуты, как сейчас, когда Ним инстинктивно, испытывал идущий из глубины души порыв к религии, к тому, чтобы найти свое место в культурном наследии своего народа. Однако путь к религии или по крайней мере к ее исповедованию был для него наглухо закрыт. А закрыл его еще до рождения Нима отец, Исаак Голдман, который приехал в Америку из Восточной Европы без гроша в кармане, но зато убежденным социалистом. Исаак был сыном раввина и считал, что социализм и иудаизм несовместимы. В итоге он отверг религию своих праотцов, чем поверг собственных родителей в безутешное горе. Даже теперь старый Исаак в свои восемьдесят два года по-прежнему высмеивал основные догмы иудейской веры, которые, по его словам, представляли собой «банальный треп между Богом и Авраамом и дурацкую сказку об избранном народе».
Ним был воспитан в духе воззрений своего отца. Праздник еврейской Пасхи и святые дни Рош Хашана[3] и Емкипур[4] не отмечались в семье Голдманов. Бунт Исаака привел к тому, что и дети Нима, Леа и Бенджи, также воспитывались вне иудейских традиций и обрядов. Ни у кого и мысли не возникало сделать бар митцва (обрезание) Бенджи. Раз и навсегда решив все в отношении самого себя, Ним не мог не задаваться вопросом — имеет ли он право отделять своих детей от пятитысячелетней истории еврейского народа? Он знал, что еще не поздно все изменить, но окончательного решения пока не принял.
При мысли о своей семье Ним вспомнил, что забыл позвонить Руфи и предупредить ее, что не вернется домой допоздна. Он дотянулся до телефона, укрепленного с правой стороны под панелью приборов, — это дополнительное удобство предоставлялось и оплачивалось компанией «ГСП энд Л», — продиктовал телефонистке свой домашний номер и после короткой паузы услышал гудки, а затем детский голос:
— Это квартира Голдманов. Говорит Бенджи Голдман.
Ним улыбнулся. Ну конечно же, это Бенджи — даже в свои десять лет он был воплощением точности и аккуратности, не то что его сестра Леа, которая хоть и была на четыре года старше брата, не в пример ему вечно витала где-то и отвечала на звонки небрежным «привет».
— Это я — отец. Я говорю из автомобиля. — Он приучил своих домашних делать паузу после этой фразы, потому что при переговорах по радиотелефону нельзя было говорить одновременно, канал работал только в одном направлении. — Как дела дома? Все нормально?
— Да, папа, теперь все в порядке. Но у нас тут отключилось электричество. — Бенджи коротко рассмеялся. — Впрочем, тебе об этом и так должно быть известно. И еще, пап, я поправил стрелки у всех часов.
— Это хорошо. И ты прав, я об этом действительно знал. А теперь дай-ка поговорить с твоей матерью.
— Леа хочет…
Ним услышал шум возни, затем в трубке раздался голос дочери.
— Привет! Мы смотрели программу новостей по телевизору. Тебя не показывали.
В голосе Леа звучали обвинительные нотки. Дети Нима привыкли частенько видеть его на экране телевизора, когда он выступал в роли представителя компании «ГСП энд Л». Вполне возможно, что отсутствие его в сегодняшней передаче отрицательно скажется на популярности Леа среди ее друзей.