Я подписывался работать фонарщиком, а не шпионом. Эта мысль полностью сформировалась в моей голове уже позже, но чуял это я уже с самого начала. Я задался вопросом, надо ли мне докладывать про людей, которых я вижу в питейных заведениях, с кем и о чем они говорят. Или должен ли я подслушивать разговоры охраны на воротах, или торговцев на дороге Высокородных, или…
Я начинал сердиться, но из осторожности сделал лицо как у картежника. Нардо опять смотрел на свои пальцы, и, не успели мы оглянуться, этот разговор тоже закончился.
Никому не хотелось задерживаться в атриуме. Покрытие пола было обожжено выстрелами и заляпано кровью десятка попавшихся под руку отцов города и их лакеев, которых налетчики стащили вниз по ступеням и застрелили одного за другим. Последнее, что они сделали, это заставили остальных пленников смотреть, как их предводитель окунул свою перчатку в кровь и провел ею по карте Перехламка, нарисованной на длинной стене атриума. Ни один налетчик не сказал ни слова, но смысл и так был ясен.
К тому времени, как налетчики пробили и прожгли себе путь из бункера наружу и через Денежный мост, никто уже и не пытался с ними бороться. Большая часть города залегла на дно, охраняла то, что имела, и втихую мечтала о том, чтобы налетчики прошли как можно дальше от них. Организованное сопротивление закончилось с разорением бункера, и очень скоро люди, оказавшиеся на пути налетчиков, поняли, что их шансы — пятьдесят на пятьдесят в случае, если они попытаются сбежать или спрятаться — падают до нуля, если остаться и попробовать вступить в бой.
У бедолаг, которые охраняли Писцовую впадину, не было выбора, и шансов тоже. Шок, вызванный налетом, продолжался еще долго после того, как последние отблески бронзовых панцирей исчезли на восьмичасовой тропе. К тому времени, как вспомнили о бригаде во впадине, прямо на том пути, и выжившие стражники прекратили говорить об ополчении и все-таки собрали его, было уже слишком поздно. Водяная станция, как дружно согласились потом фонарщики, наверняка была в планах налетчиков с самого начала.
К тому времени я более-менее пришел в себя после взрыва в гнезде номер четыре, а когда ополчение вернулось, я уже кое-как добрался до своего потрепанного города. Я помню, как стоял, опершись о столб у восьмичасовых ворот, и, согнувшись пополам, одурело смотрел, как капля крови из носа падает в дорожную пыль передо мной. Мое восприятие все еще было смутным и медленным, и мне показалось забавным, что капля упала быстро и прямо, в то время как все остальное плавало вокруг. Помню, как я наблюдал за тенями, которые отбрасывал в свете привратных фонарей, и думал: «седьмой вырубился, наверное, кожух испорчен, а у нас на складе в бункере всего одна запаска».
Я помню это, потому что через миг мы услышали приближение ополчения, и кто-то поймал меня, когда я попытался доковылять до ворот, чтобы услышать, что они рассказывают. Они кричали издалека, что налетчики захватили впадину, убили Кинч и всю ее бригаду, что насосы и очистители уничтожены, они использовали краки и мельты, и воды в цистерне больше нет, не осталось ни капли.
Мы с Нардо недолго пробыли на Греймплаце. Мы просто убивали время до темнофазы, последнего обхода фонарщиков. Все дуговые светильники над самыми важными точками Перехламка получали питание из маленькой скалобетонной норы у бункера, где Йонни проводил время, приглядывая за змеиным кублом тяжелых кабелей, ведущих к сетям по всему городу. Их мы могли отключить одновременно, но фонари на улицах и переулках других районов надо было тушить вручную. Так происходит в большинстве крупных поселений, ну или слегка иначе. Просто люди живут лучше, когда выключаешь освещение каждые десять часов или около того — еще одна особенность подулья.
Так что мы бродили по Плацу, убивая время. Он изменился после налета. Все еще видно было большую часть следов от выстрелов и обломков, и люди вели себя тише, осторожнее. Обычно на Греймплаце и Циклоповой площади было невероятно громко, они полнились той отчаянной энергией, которая образуется в местах, где скапливается критическая масса подульевиков, каждый из которых пытается забыть о своих проблемах — в тесных пространствах, набитых питейными заведениями, игровыми притонами и борделями. Теперь здесь мало говорили, мало кричали и вообще не смеялись.
Мы пропустили по стаканчику в одной из уличных нор, но у нас пропал аппетит к алкоголю после того, что рассказал Йонни, и секретов, которые мы должны были хранить. Я не хотел напиваться среди незнакомых людей, хоть я себя и контролировал. Мы поглядели на Желтую Дженси, что сидела в своем уголке плаца, предсказывала будущее тем, кто бросал ей гильдейский жетон, и громко ругала тех, кто этого не делал. Когда я приподнял шляпу, проходя мимо, она не сделала ни того, ни другого, но постучала пальцем по своему носу и подмигнула мне. Я все еще думал, что это значит, когда мы с Нардо разошлись своими путями у рампы, ведущей к Шарлатауну.