— Я понял.
Она кивнула. Если бы я попытался сказать что-то еще, я бы только заикался и тянул слова, поэтому я побрел к задней части повозки и неловко спустился. Может быть, Сафина и была прожженной стервой-мужененавистницей, но она знала, что я — ее единственный шанс на хотя бы отдаленно честную плату за воду.
Стальноголовые уже были среди повозок и лучились новообретенной уверенностью от того, что ни одна из женщин Эшеров не будет наводить на них оружие, когда их прикрывают турели на воротах. Тягловые рабы смотрели себе под ноги, пока их распихивали в стороны. Бандитки с каменными лицами немного отступали и отодвигались, как раз настолько, чтобы якобы случайный толчок или жест одного из Стальноголовых не лишил их равновесия. Осознавая, насколько грязна и потрепана моя одежда, я напялил на голову пожеванную шляпу и завернул свои шест и двухцветник в то, что осталось от плаща.
Я оглядывался через плечо на караван, когда столкнулся со Стальноголовым. Он был на голову выше меня, в обрезанном жилете, подчеркивающем мышцы, которые он разработал так, как это делают некоторые Голиафы — специальными упражнениями, чтобы каждый мускул выделялся под кожей. Голова была выбрита, так что оставалась только лохматая грива на макушке, сияющая от посыпки из металлической пыли. От толстых колец в перегородке носа ноздри раздувались, как у пылевого кабана. Неровная татуировка украшала бок его толстой шеи — череп с верхом из тусклого металла, приделанным грубо нарисованными винтами и заклепками.
Я шагнул в сторону, чтобы обойти его, и он шагнул следом, чтобы оставаться передо мной. Он широко ухмылялся, глядя мне прямо в глаза.
Раздался лязг и грохот металла, взрыв довольного рева. Двое Стальноголовых шустро пробежали мимо с бочкой воды Проклятья на напряженных плечах. Со стороны ворот донеслись радостные крики, и я услышал голос Грюэтта: «Разумеется, мы взимаем дань с того, с чем вы прибыли к нашим воротам, не с того, с чем вы можете покинуть город, это только честно, разумеется».
Стальноголовый уставился на меня, сердясь, что я не развлекаю его. Это длилось долгое мгновение, потом он потерял интерес и протолкнулся мимо меня туда, где его товарищи по банде снимали вьюки с рабов Проклятья и вываливали их содержимое на дорогу. Я снова пошел к воротам, подавляя желание мчаться в ближайшее укрытие. Прежде чем я прошел внутрь, я повернулся и посмотрел назад.
Сафина по-прежнему гордо стояла на повозке, в то время как Стальноголовые расхищали из-под нее воду. Одна рука лежала на пистолете, но она знала, чем закончится здесь бой, так же хорошо, как и я. На меня она не смотрела, чему я, пожалуй, был рад. Она сказала мне идти, но теперь, когда я шел, я вдруг понял, что не знаю, мог бы я посмотреть ей в глаза.
Я повернулся и ушел прочь. У меня хорошо получается поворачиваться и уходить прочь. Любого спросите.
Я посмотрел на ворота и на парапет наверху, пытаясь рассмотреть хоть кого-то, кого я действительно знал, в этой кошмарной пародии на Перехламок. Разумеется, никого, только еще пара Стальноголовых, прохлаждающихся у двери в дом стражи ворот. Я двинулся было мимо, потом остановился и еще раз присмотрелся.
Это были двое из тех трех, что вышли со мной из Перехламка в последний раз, как я проходил сквозь эти ворота. Тот насмешливый эскорт, который оставил меня на перекрестке. Они уже не насмехались, только смотрели на меня с тупым гневом. У обоих лица побагровели от кровоподтеков. У одного настолько распухли глаза, что ему пришлось наклониться вперед, чтобы разглядеть меня, у другого был недавно сломан нос. Их голиафские знаки отличия, носовые кольца и ушные цепочки, были вырваны. Видимо, они все-таки должны были оставаться со мной в качестве охраны, поэтому их наказали за мое исчезновение. Сочувствовать им было довольно трудно.
Комок харчка слетел по дуге с парапета, миновал край моей шляпы на ширину пальца и разбился о камни у моего сапога. Сверху донесся смех. Я воспринял намек и пошел дальше.
Как это вообще возможно? Давно ли я проходил сквозь эти ворота и шел к бункеру вместе с Нардо, завершив обход, готовый отчитаться и пойти за бухлом? Как так вышло, что теперь я ковыляю по улице, развалина в едва узнаваемой одежде, весь в порезах и болячках, и запах раскаленного жира с Греймплаца вызывает у меня приступы голодной боли? Разве это не какой-то сон, навеянный выделениями стоков?
Внезапно мне просто захотелось перестать бороться. Это ведь не моя работа. Я ничего не обязан делать. Есть причина, по которой я так хорошо научился менять места. С этим мне не справиться. Интересно, что случится, если я просто залягу на дно и подожду, пока вся эта плевучая дрянь не закончится.