Как раз в этот момент я нащупал пару изоляторных прокладок, и гордость заставила меня схватиться за них и воспользоваться ими, чтобы вскарабкаться по балке. Когда я оказался в лазу над потолком, то снова остановился, чтобы при свете маленького голубого фонаря Урделла как следует присобачить изоляцию к рукам, насколько это было возможно. Интересно, что эти двое подумали насчет того, что за напарник им достался. Любой путешественник в подулье всегда имеет перчатки или обмотки для мест вроде — ну, вроде лестниц и балок вокруг Зеркал-Укуса, где от капающих сточных вод на всяких штуках, по которым надо лезть, образовались твердые, острые, токсичные корки. Ну хоть наколенники не забыл надеть, прежде чем выйти из дому.
Свет голубого фонаря отодвинулся от дыры, и на меня снова нахлынула нереальность происходящего. Давно ли я проснулся от грохота в дверь? Давно ли я лежал под шляпками грибов, глядя прямо в морду чешуйника? Давно ли я стоял рядом с Эннингом, читая надпись на стене туннеля “ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ”?
Как будто прошло пять минут, а как будто вечность. Мне уже было сложно вспомнить, каким был Перехламок, когда водяную фляжку можно было наполнить без задней мысли, и изо всех теней по дороге не мерещились дула пистолетов. Когда Нардо был человеком, с которым можно было пить и бесцельно трепаться о цене на патроны или о женщинах на Греймплаце, а не жутким грузом вины и ответственности, дожидающимся меня дома. Когда Тэмм, и Венц, и Мутноглаз были живы. Когда я мог думать о городе, в котором жил, без того, чтобы какая-то частица меня шептала: “уходи от всего этого прочь. Ты же знаешь, что так лучше”.
Нужно было чем-то отвлечься, и мне это удалось, просто слишком сильно выпрямившись. Голова ударилась о неровный потолок, а приклад выданного на время автогана громко царапнул скалобетон. Впереди мигнул и выключился голубой свет, и остальные двое молча дождались, пока мои сердцебиение и дыхание не замедлятся и я не пригнусь, как следовало с самого начала. Никто из нас ничего не сказал, но я уловил чуть более сильный выдох спереди, кажется, от Бегущего-Касаясь-Теней. Может, он выражал веселье, может, раздражение или презрение. Потом снова возникло пятно свечения, и мы опять тронулись в путь.
Это пространство не было сделано лазом изначально — просто пустой слой между двумя уровнями, то ли соединяющий их, то ли разделяющий, то ли еще один бессмысленный и заброшенный карман воздуха, какие можно найти по всему подулью. Раньше он наверняка был шире, но обвалы и проседание крыши сделали из него узкий лабиринт. Мы следовали тропками и участками обнаженного скалобетона, пробирались сквозь обломки, которые качались и скрежетали под нашими ногами, шли зигзагами и поворачивали в направлениях, которые казались мне случайными, но Бегущий-Касаясь-Теней выбирал их с молчаливой уверенностью. В воздухе пахло скалобетонной пылью, а обломки и полы были такими же голыми, как изуродованная шрамом голова Урделла. Без лишайника. Я задумался, почему…
Нет. Не терять концентрации. Через секунду мы резко остановились, Урделл присел и сделал нам жест держаться подальше. С комом в горле я попятился и стал смотреть, что он делает.
Теперь я понял, почему впереди шел Урделл, а не крысокожий. Нажимная пластина, скрытая под обломками, по которым мы вот-вот бы прошли, стала ясно видна, только когда он посветил прямо на нее голубым фонарем и показал пальцем. Сам бы я ее ни за что не заметил. Бегущий-Касаясь-Теней выдохнул. Значит, не я один впечатлился.
Урделл наполовину повернулся к нам и согнулся, странно расставив руки и ноги; через миг я понял, что в такой позе он расправил свой плащ, чтобы голубой свет не было видно никому, кроме нас. Он указал на меня пальцем и сделал еще пару жестов, пока я не понял, чего он хотел, и отвязал от руки одну из изоляторных прокладок, чтобы подержать фонарь вместо Урделла. Он сгорбился, а Бегущий-Касаясь-Теней выпрямился ‒ почти полностью, он был невысокий ‒ и осмотрелся вокруг через тепловидящий монокль.
Руки Урделла задвигались так же быстро и уверенно, как мои, расчистили пластину, чтобы он мог добраться до подвижного спускового механизма, а потом аккуратно поймали его, чтобы он не смог опуститься и замкнуть цепь. Он качнул головой, показывая мне, где находились замеченные им осколочные мины, втиснутые в полости между обломками. Я содрогнулся, Делакью ухмыльнулся в ответ. Потом он вытащил из-за ворота плаща столь же черный капюшон, натянул на голову, забрал фонарь, и мы снова двинулись в путь.