«Дикая змея» подействовала сильнее, чем я ожидал: голову настолько закружило, что я прилег на повозку, приткнув между парой бочек свой плащ вместо матраса. Я чувствовал себя изможденным, но, кажется, напряжение битвы еще не спало — несмотря на сонливость, я дергался и беспокоился, пока лежал.
Я полуприкрыл глаза и решил незаметно понаблюдать за одной из охранниц каравана. Она была невысокая, с черными как смоль волосами и красивыми темными глазами, слегка суженными в уголках. Шрамов на ней было мало — только легкие отметины на подбородке, возможно, от удара чем-то зазубренным или, может быть, от недолеченной в свое время станковой заразы. На руках и животе выделялись мышцы, когда она бежала рядом с повозкой или запрыгивала наверх, чтобы повисеть на краю и передохнуть.
Ей, наверное, столько же, сколько Танни? Нет, Танни должна бы быть старше. Все равно, нет причин не смотреть на нее. Ну, по крайней мере, пока Сафина, сидевшая рядом, не сказала «Кэсс, ты заставляешь ее нервничать». Я и не думал, что они обе заметили, как я за ней наблюдаю, но после этого я облокотился на ноющие руки и перевел взгляд на фонари, окружающие дорогу в Перехламок, которые медленно катились навстречу нам из темноты.
7: БУНКЕР
Последний этап пути домой был по-хорошему странным, но быстро стал странным по-плохому. После того, как мы миновали отметку внешней границы (надпись «ПЕРЕХЛАМОК», выжженная на поверхности заржавевших в открытом состоянии металлических ворот, окруженных насаженными на шипы скелетами потрошил и падалюг), я начал расслабляться. Это было облегчение от знакомых мест, от того, что я снова оказался на территории, которую знаю. Знаю? Черта с два, практически владею ей. Я улыбался сам себе, когда мы миновали мост над тем зловещим ковром грибных шляпок, где я чинил освещение всего… всего…
Как давно это было? Сколько времени заняла вся эта одиссея? Тут я понял, что не имею ни малейшего представления. Толку спрашивать Сафину не было — у большинства поселений подулья свои представления о том, когда начинается светофаза и темнофаза. Ее прикидки будут отличаться от моих. Я лучше просто подожду и сам увижу. Вряд ли я действительно отсутствовал с полдесятка жизней, как мне казалось.
Над Туманными равнинами стояла дымка, и, пока мы катились сквозь них вперед, по краям дороги начали появляться люди — ряды размытых серых силуэтов в завихрениях пара. Я в общем-то ожидал людей, но уж точно не гнетущего молчания. Ни криков, ни умоляющих возгласов (и некая скрытая, постыдная часть меня была этому рада) — они лишь немо глядели на нас и быстро убирались с пути банды. Это нервировало и меня, и женщин: бандитки Сафины обменивались тревожными взглядами поверх согнутых спин тягловых рабов. Напротив ворот лебедочного порта, на куче обломков, виднелся новый ядовито-зеленый слоган: ОТЦЫ ПЬЮТ, А НАШИ ДЕТИ УМИРАЮТ ОТ ЖАЖДЫ. Меня тут же кольнуло воспоминание о том, как все началось — голоса убийц, нанятых Хелико, которые преследовали меня во время обхода. Они еще охотятся? Может, залегли впереди? Я стиснул свой разряженный, бесполезный лазпистолет и стал дергано озираться по сторонам.
Охрана лебедочного порта, похоже, увеличилась. Пока мы двигались по извилистой дороге, на ней не было ни единого места, где за нами бы не следил стражник или двое, шагая вдоль изгороди. Когда мы выезжали с равнин, кучка охранников поднялась и следила, как мы удаляемся. Может быть, из-за тумана, но я не смог различить знакомых лиц. Это было странно. Фонарщики и городская стража обычно водили дружбу.
Сафина, чье лицо превратилось в маску отвращения при виде разрушенного трущобного города, начала отдавать приказы, от которых караван замедлился и изменил форму. Повозки квадратом, рабы в центре, женщины с длинноствольным оружием наверху, рукопашные бойцы пешком по бокам. Прямо подо мной шла женщина, которую я видел во главе атаки на падалюг. Крошечные красные индикаторы на ее цепном мече горели, как и маленький голубой огонек запала огнемета в другой ее руке. От одного только намека на бой ее плечи напряглись, а дыхание стало с шумом вырываться из ноздрей. Я решил, что с такой женщиной знаться не стоит, но когда придвинулся ближе к Сафине, уловил очень тихий, почти неслышный гул набирающего силу плазма-пистолета на ее бедре. Это было ненамного лучше.
Мы приблизились к воротам как положено, медленно, и все прожекторы на парапете светили на нас, кроме крайних, которые повернулись наружу, освещая металлические силуэты, свисающие по бокам от ворот. Я прищурился, но остальные светильники не давали разобрать, что там такое. Горели они по-прежнему ярко и сильно, и я ощутил приятное чувство профессиональной гордости.
Секунд на пять, не больше. Сафина наклонилась ко мне.
— Чего это ты там говорил насчет толп и бунтов? — спросила она, и мое сердце тревожно заколотило о ребра, когда я осознал, что она права. Стоков ради, мы же караван в четыре повозки, доверху нагруженный бочками воды, а нас с Нардо чуть не ограбили только потому, что у нас могло быть с собой питье.
Но сейчас вокруг ничего не двигалось. Открытое пространство было таким же мертвым и пустым, как разрушенные трущобы. Что произошло?
Готов поспорить, ничего хорошего. Мы уже были достаточно близко к воротам, чтобы я мог различить, что за штуки болтаются у ворот.
Клетки с трупами.
Люди Сафины точно так же понимали странность ситуации, как я, и очевидно, болезненно осознавали свою уязвимость на открытой местности, под прожекторами и прицелом кто его знает скольких пушек.
Что ж, если б не они, я бы лежал выпотрошенным где-то в грибном лесу. Поэтому я встал и вгляделся в свет над серединой ворот.
— Открывайте! Вы меня знаете, я Синден Кэсс. Я вернулся с обхода.
Хельмаврова задница, ну и глупо же это звучало.
— Меня похитили падалюги и спасло Проклятье, — я сделал жест в их сторону. — Откройте ворота.
Повисла долгая пауза. Я спросил себя, кто там за прожекторами. Наверняка ведь уже не Стальноголовые? Пожалуйста, только не Стальноголовые.
— Здорово, маленький любитель падалюг! — крикнул с укреплений хриплый голос.
Дерьмо.
— Кого вы там подобрали, бабы? Это ваша домашняя зверушка? Вынюхивает для вас отбросы, да?
С парапета послышались взрывы гогота. Я постарался говорить ровным голосом.
— Я — фонарщик Перехламка, кто бы вы там ни были. Не знаю, объяснял ли вам кто, что это значит, но должны были объяснить. Я напрямую подчиняюсь отцам города.
При этих словах кто-то усмехнулся, и тревога снова постучалась мне в ребра.
— Я вернулся после того, как на меня напали. У этих женщин вода на продажу, и у вас головы заржавели, если вы думаете, что отцы не захотят ее покупать. Открывайте ваши плевучие ворота сейчас же.
Сначала реакции не последовало. Потом, после паузы, как раз достаточно долгой, чтобы подчеркнуть, что они ради нас торопиться не будут, лязгнула и отворилась маленькая дверь, встроенная в основные ворота. Наружу расслабленной походкой вышло четверо Стальноголовых, каждого из которых подсвечивал прожектор, будто они были на сцене в одном из дорогих притонов Циклоповой площади. На их головах ярко сияли татуировки из металлических чернил, точно так же, как шипы на наручах и ошейниках и блики, слетающие с наполированных сапог. За спинами у них были пристегнуты топоры и тесаки, а в больших руках они сжимали толстоствольные стабберы, какие постоянно изрыгают фабрики дома Голиаф. Всем прочим для стрельбы из такого оружия практически необходима подставка.