Материальный мир, о вредных воздействиях которого так много говорят человечеству, наверное, лишь затем, чтобы испортить ему жизнь, этот же материальный мир, когда у вас есть неистребимое здоровье и неограниченное богатство, никакого вреда не приносит. Можно наслаждаться его прелестями, впитывать их всем своим существом. Это ещё приятнее и легче, когда ваш разум не отягощён мыслями о дурацкой работе, о том, что вам нельзя есть вот того или другого, или просто о том, что мир — дерьмо. Он и впрямь был полным дерьмом, пока у меня не появилось всё.
Я позвонил Эрнесте — она поселилась в соседнем номере, и предложил пойти прогуляться.
Вас, наверное, интересует, где я прятал оставшиеся девять капсул? И возил ли я их с собой? Да, возил три штуки, а остальные шесть рассовал по надёжным местам. По одной в банковских ячейках Вены и Израиля, две в парижской квартире и одну в московской. Но три я возил всегда с собой. На тот случай, если вдруг мне захочется кому-то помочь или подарить капсулу. К тому же, когда шесть штук были разбросаны по миру, мне было как-то спокойнее иметь три при себе.
Итак, наступал венецианский вечер. Мы сидели в уютном кафе, глядя на огромный корабль, который проплывал мимо, и казалось, что этот корабль плывёт прямо по площади Сан-Марко.
В этот приезд Венеция показалась мне волшебным городом, то ли от того, что рядом была красивая и необычная женщина, то ли от того, что была зима, а она мне всегда почему-то казалась более романтичной, чем лето, то ли потому, что я стал совсем другим, а скорее всего всё это вместе взятое.
— Хорошо тут, да? — спросил я.
— Да, Макс, я люблю Венецию, люблю её потрясающую театральную декоративность, такие зимние итальянские вечера.
— Я тоже, Эрнеста. Многим больше нравится лето, а мне европейская зима и московская осень. Люблю московскую осень, в ней столько романтики.
— Так ты москвич, Макс? — в её глазах вспыхнуло любопытство, — никогда бы не подумала. Очень занятно. Так ты русский?
— Мама русская, отец еврей…
— Что?! Ты наполовину еврей?! — она даже привстала со стула.
— Потрясающе! — она глядела так, будто только что меня увидела.
— А что тут удивительного? — спросил я, думая о том, не встретилась ли мне антисемитка.
— Дело в том, что сначала я решила, что ты немец, но ты не знаешь немецкого. Потом, что ты швед или норвежец, — она засмеялась, — у тебя очень нордическая внешность. Мне совершенно всё равно, какая у тебя национальность, мне нравятся все, самое главное для меня, что ты это ты. И довольно об этом. Скажи мне лучше, мой милый Макс, тебе нравится жить? Нравится, когда всё доступно? — она ласково улыбнулась.
— Да, Эрнеста, очень нравится, сбылись вдруг все мои мечты, — отвечая, я думал о том, почему мне так легко с ней, как будто я очень давно её знаю.
— Все ли? Неужели прямо-таки и все? Всё то, что ты сейчас имеешь, это и есть то, о чём ты мечтал? — очень серьёзно спросила она.
— Ну да, ты знаешь, вот много денег, совершенно здоров, прекрасно выгляжу, могу делать, что хочу Но, правда, иногда мне бывает одиноко. Думаю, может быть, начать писать книгу, чтобы себя занять? Ну, или дневник?
Она усмехнулась:
— Неплохая идея, дневник длиной в тысячу лет. Он будет пользоваться спросом у будущих поколений, — она смотрела на меня и улыбалась.
— В тысячу лет? — удивился я, — Ну столько я не проживу, капсул не хватит, — я засмеялся. — А ты? Твои мечты сбылись? Ты счастлива?
— Я? Наверное… Но без конца путешествовать, тратить деньги и пытаться всё время чем-то занять себя, надоедает. Ты это скоро или не очень скоро тоже поймёшь. Мне уже скучно просто жить, я пытаюсь хоть немного сделать этот мир лучше.
— Ну и как, удаётся? — я с интересом взглянул на неё.
— Честно говоря, не очень.
Эрнеста засмеялась, потом продолжила: «Я, как могла, помогала людям, занимаясь благотворительностью, потом бездомным собакам и кошкам, да… конечно, давала деньги детским приютам, просто сиротам, ну и отдельным человеческим экземплярам… но этим нельзя изменить мир, он не стал лучше.
— Говорят, что тот, кто спас одну жизнь, тот спас целый мир.
— Это слова, — она покачала головой, — может быть, и спас, но не изменил. Человеческая природа такова, что ее нельзя изменить. Кстати, ты говорил, что человек на земле паразит, ты, действительно так считаешь?
— Да, но он не виноват в этом, такова его природа, ведь он не отсюда. Может быть, где-то на другой планете его природа была другой. И там он не был так жесток, алчен и ненасытен. И только попав на землю, он стал таким…