— Потрясающе! — я даже подпрыгнул от изумления на стуле, — ничего себе история у тебя! Меня всегда интересовал этот исторический период, — я засмеялся, — ты заметила, Эрнеста, что я от удивления стал говорить словами из школьного учебника?
— Не заметила, — без улыбки ответила она, — я не училась в советской школе. А почему тебя интересует этот, как ты говоришь, исторический период, Макс?
— Ну, не знаю… столько загадок с тем временем связано, столько нераскрытых тайн. Ведь, насколько я знаю, до сих пор ничего неизвестно точно… я имею в виду… ну вот, к примеру — Гиммлер со своей «анонербе»… А эти две буквы — SS, это же две руны. Эта руна у древних народов северной Европы называлась ЯРА и обозначала лёд и огонь, а, кроме того, возвышение к духовному. А сама организация СС — это какой-то оккультный орден чёрных магических сил. Я читал где-то… все эти странные приветствия, факельные шествия, отрицание традиционных религиозных культов, всё это связано с магией. А сейчас ещё вот много всякой ерунды про фашистские летающие тарелки… очень интересно. А в то время ты о них что-нибудь знала?
— Летающие тарелки… — как-то машинально повторила она, словно не вникала в мои слова.
Она долго молчала, о чём-то думая. Потом посмотрела на меня, как бы что-то для себя решая. Затем огляделась вокруг, как будто желая убедиться в том, что нас никто не подслушивает. Но мы были одни в кафе, только бармен за стойкой смотрел на экран маленького телевизора. Я с тревогой следил за ней, и вдруг мне почудилось, что она кого-то боится. Но она, улыбнувшись, продолжила свой рассказ.
— Я не вникала в партийные дела мужа. Меня не интересовала политика. Но когда я о ней думала и сопоставляла увиденное и услышанное, мне казалось тогда, что Ральф занимает в партии одно из первых мест. К тому времени его отец уже отошёл от дел, и Ральф стал акционером Рейхсбанка. Он был равнодушен к роскоши, но чем стремительнее развивались события в Германии, тем наша семья становилась всё богаче. Я выросла в деревне, привыкла к скромной жизни, и для меня, как и для любой немецкой женщины, главным была семья. Знаешь немецкую поговорку — «дети, церковь, кухня»? В церковь я почти не ходила, для кухни была кухарка и не одна, так что мне оставалось заниматься воспитанием дочери, что я делала с большим удовольствием.
Эрнеста прикрыла глаза, и я увидел, как по её щекам ползут слёзы.
— Бедная Марта, бедная моя девочка, — прошептала она, — ах, Макс, если бы ты знал, в какой нищете она умирала… старой, больной… в Восточном Берлине…
Я ошеломлённо глядел на неё, потом с трудом произнёс:
— А почему же ты не дала ей капсулы?
Эрнеста ничего не ответила, вытерла слёзы, изобразила на лице улыбку и продолжила свой рассказ.
— Муж много работал. Иногда мы ходили в оперу, иногда на светские приёмы, иногда гости приходили к нам. Вместе с его товарищами по партии мы уезжали из Берлина иногда в Мюнхен, иногда в Альпы. Но я больше всего любила те вечера, когда мы были дома втроём — я, Ральф и взрослеющая дочка. Нам было так хорошо вместе.
После Второй мировой войны принято говорить о Германии того времени, как о стране, которой правил злодей — диктатор, окружённый палачами и маньяками, и в которой творились бесчеловечные преступления. Но поверь мне, Макс, для меня Берлин тех лет был чудесен, и я была счастлива. Да и сейчас, спустя многие десятилетия, несмотря на всё, что я узнала о том времени, вспоминая те годы, я отчётливо сознаю, что в то время в Берлине мне было так хорошо, как никогда после. И я нигде больше не чувствовала себя так комфортно и безопасно.
Она опять огляделась вокруг и остановила свой взгляд на бармене, как будто тот вызывал у неё подозрение.
— Ты чего-то боишься, Эрнеста? — спросил я почему-то шёпотом.
— Нет, нет, всё нормально, — ответила она тоже вполголоса, — на чём я остановилась?
— На том, как хорошо тебе было в Германии при Гитлере, — усмехнулся я, — но ты тогда знала, что там творилось? Тебе было известно, что делали нацисты с евреями? Ты слышала про концлагеря?
— Нет, конечно. Я ничего об этом не знала, а счастье, как говорится, в неведении.
— Да этого не может быть! Как ты могла не знать? А «хрустальная ночь»?! Это же в Берлине было…