Мой разум отказывался верить ему. Я резко отдёрнул руку и сказал:
— И эти рукописи хранятся в том же таинственном замке, в который вы меня пытаетесь заманить. Но я — человек, рождённый в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году двадцатого века, не могу отвечать за мысли и действия человека, окончившего свою жизнь за сорок лет до моего рождения.
Генрих молчал.
— Я современный человек, — продолжил я, — и не надо пугать меня тем, что я имею к вашим нацистским преступлениям какое-либо отношение. Но, если на одну секунду поверить в тот бред, который вы несёте о весьма странном способе спасения человечества, придется признать, что ваша попытка была неудачной. Тех, кого отправили на тот свет, не удалось осчастливить. Их души не явились к вам с благодарностью за избавление их от материальной жизни. Интересно, почему вам не удалось довести вашу так называемую миссию до конца? Да, вероятно потому, что Творец выступил, наконец-то, против затеянных вами убийств и прекратил их. Объясните мне, Генрих, почему вы отрицаете то, что человечество может жить на Земле счастливо? Радоваться любви, рождению ребенка, интересной работе, да вкусной еде, в конце концов, или просто хорошей погоде.
— Ты, пробовал? — прервал он молчание, — ну и как, хорошо получалось?
Сказав эту фразу, он был серьёзен и по-философски грустен. Потом добавил: — Этот мир не способен сделать счастливыми всех. Но ты первым понял, что по большому счёту он не способен сделать счастливым никого.
Его желание убедить меня в моей причастности к тому, что произошло в Европе восемьдесят лет назад, вызывало во мне злобу.
— А не потому ли это, — стараясь говорить так вежливо, как это было для меня возможно в этот момент, спросил я, — что в мире живут такие, мнящие себя сверхчеловеками, как вы? Это вам выгодно, чтобы людям было плохо. Ведь чем хуже человечеству, тем легче убедить такого, как я, в том, что всех людей необходимо уничтожить, чтобы спасти.
— Ты наивно рассуждаешь, и сам это чувствуешь, — по-прежнему грустно проговорил он. — Но прежде чем закончить разговор на эту тему, на время закончить, я процитирую тебе тебя же.
Генрих прикрыл глаза и, будто диктуя, произнёс:
— Что остаётся от отдельного человека? Отдельная личность должна умереть. Человек не должен испытывать страх перед той секундой, когда он может освободиться от земных тягот и получить флюидическую прозрачную видимость. К нему нисходит небесное наслаждение, избавляя от всей грубости материального мира. Оно опьяняет освобождённую душу святой и божественной негою.
Помолчав, Генрих сказал:
— Давай на время закончим наш разговор. Ты не представляешь, как мне трудно и больно говорить с тобой, пока ты это еще не ты. Продолжим, когда приедем в Вовельсбург.
— А там произойдёт моё волшебное перевоплощение? — спросил я, ничего не поняв из той белиберды, что мне процитировал он.
— Да, — твёрдо сказал он, откинулся в кресле и закрыл глаза.
Самолёт начинал идти на посадку, когда стюардесса, разбудив меня, попросила пристегнуть ремень.
Я посмотрел на моего соседа. Он спал. Он ничем не был похож на Генриха Гиммлера. Я подумал, а не приснился ли мне наш странный разговор? Возможно, я заснул после ужина, и мне приснился такой вот сон. Да и что в нём странного, в моём-то положении, усмехнулся я. Ладно, посмотрим… когда он проснётся, тогда и видно будет… если он скажет про замок, значит, это не сон. А если нет? Тогда, блин, вся жизнь у меня — сон.
— Меня встречает водитель, ехать нам часа четыре, от силы пять, — сонно проговорил он.
Глава одиннадцатая
Конечно, я не обратился ни в полицию, ни в спецслужбы, чтобы они задержали Гиммлера. Я представлял, как я буду объяснять молодым полицейским, кто такой Гиммлер, что такое Третий Рейх и холокост, а они будут смотреть на меня, даже не понимая значения сказанных мною слов.
Мы уселись на заднее сиденье автомобиля и в продолжение всей дороги не касались темы, затронутой в самолёте.
Я не знал, можно ли об этом говорить при водителе, а Гиммлер рассказывал анекдоты и говорил общеизвестные вещи о современной политике. О России, Америке, Китае… то, что каждый может прочитать в Интернете, или услышать по телевизору. Однако я убедился, что он человек умный, осведомлённый и с весьма тонким чувством юмора, окрашенным иногда в чёрные цвета. Скажу честно, я не только не видел в нём ничего демонического, но даже проникся к нему симпатией.