РОДНАЯ, ТВОЙ ПАПА ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИТ,
НО ЕМУ НУЖНО УЕХАТЬ. ПОСТАРАЙСЯ ЕГО ЗАПОМНИТЬ.
Я поднял будильник и положил под него записку. Часы показывали 2:45. Прошло не больше десяти с половиной часов с тех пор, как всё это началось, но лифтовый трос уже оборвался и я падал, очень далеко и очень быстро. Я бросил и пытаться такое понять.
Я постоял несколько минут, смотря на спящую девочку, а затем вышел из комнаты.
Я не стал заглядывать к Мартине ещё раз. Вместо этого я спустился, достал из шкафа сухую куртку и покинул дом. К тому времени дождь прекратился, но ветер обжигал холодом.
Много часов я бродил по улицам, обращая внимание на все знакомые дома в районе, пока, через некоторое время, они не переставали быть знакомыми. Однажды, прямо передо мной, очень медленно проехала патрульная машина, но я неподвижно стоял, пока она не убралась. Меня так и не заметили. Как это уместно, подумал я, стать ещё и невидимым. В конце концов, это было бы следующим по логике шагом.
Рассвет только-только забрезжил, когда я зашёл в трамвай и сел там, в каком-то ступоре, пока он мчался по тоннелю Сороковой улицы. Почему-то внутри тоннеля было уютно, в отдалении от мира и с проносящимися мимо бетонными стенами, размытыми до бесцветной серости. Я омертвело прислушивался, как объявляют остановки: Тридцать Седьмая улица, Сансом, Тридцать Пятая и Академия Сент-Мэри — уже не имело значения, что не было ни остановки «Тридцать Пятая улица» на этом маршруте, ни вообще места под названием Академия Сент-Мэри.
Я вышел на Тридцатой улице и медленно побрёл по островку безопасности между громадой главпочтамта и столь же монументальным вокзалом на Тридцатой улице. Я думал о них, как о двух необъятных усыпальницах, вмещающих кости всех царей земных[7].
Через некоторое время я оказался на мосту, сверху вниз рассматривая реку Скулкилл[8], глазея на волны и оттенки, свет и тень, и редкий плавучий мусор. Картина постоянно изменялась, никогда не оставаясь той же, что в прошлый миг, никогда не возвращаясь к тому, какой была недавно.
Проехала ещё одна патрульная машина, не обратив на меня внимания.
Прошло несколько дней. У меня с собой было немного денег, так что я питался в ресторанах, среди массы посетителей, до тех пор, пока моё, всё более запущенное состояние, не заставило официантов обходить меня стороной. Я пытался поддерживать опрятность при помощи умывальников в мужском туалете на вокзале. Я поселился на этом вокзале, как и множество прочих, которые тоже опустились, но по иным причинам.
Несколько раз я видел знакомых людей, коллег по офису, отправляющихся на работу. В первый раз, когда такое случилось, я спрятался. Впоследствии мне приходилось таскать с собой газету, чтобы укрыться за ней при необходимости. Я никогда не смел приблизиться ни к одному из них, опасаясь того, что мог услышать в ответ, если спросить, не знали ли они когда-нибудь человека по имени Алан Саммерс.
Через какое-то время я перестал их замечать и все люди вокруг превратились в незнакомцев, несчётные скопления которых текли, менялись и менялись, снова и снова, пока мне не перестало попадаться одно и то же лицо дважды, и все лица слились в единообразие, как размытый тоннель метро при поездке.
Как-то я заснул на скамейке и мне приснилось, что я — тот старик, стоящий под дождём у моего дома, медленно растворяющийся от капель воды, словно пряничный человечек, выброшенная в канаву фигурка из жжёного сахара. И мне приснилось, что моя дочь внезапно села в своей полутёмной спальне и окликнула: «— Папочка, это ты?» Я пытался ответить, но мой голос смыло дождём, текущей водой и я словно бы отвалился с фасада дома. Снова и снова звала моя дочь, и я не мог ответить, пока фасад дома не зарябил и не затуманился, как что-то, видимое сквозь дождь, стекающий по лобовому стеклу машины. Потом осталась только тьма и чувство уплывания, а имя моей дочери, её лицо и все мои воспоминания о ней ускользали. Я не мог уцепиться за них.
Тут я проснулся от мягкого прикосновения к плечу. С испуганным мычанием я резко сел и обнаружил стоящую надо мной женщину. Она, пожалуй, совсем недавно перевалила за двадцать и была одета в синие джинсы, армейскую куртку и вязаную шапочку. С одного плеча свисал рюкзак.
Думаю, она была путешественницей. Да, кем-то, кто путешествует далеко, кто путешествует, не останавливаясь, чтобы отдохнуть или найти кров. Почему-то я мог сказать всё это о ней, будто у меня развилось новое чувство.
7
Отсылка к псалому 137:4
Прославят Тебя, Господи, все цари земные, когда услышат слова уст Твоих