— Прошла неделя, — сказал он. — Полиция не стала меня искать. В газетах ничего не было. Не думаю, что это было вполне… убийство.
— Она и правда умерла?
— В этом мире, в этом теле, она точно мертва. Но я думаю, что всё это было частью её плана. Думаю, ей требовался я, чтобы каким-то образом помочь ей перейти в… иное состояние. Теперь она хочет, чтобы я присоединился к ней там. Я знаю это, Фил, так же, как знал, что это она звонила по телефону.
Когда я той ночью вернулся домой, там была одна-единственная тарелка, висящая за моим окном. Уверен, она виднелась лишь мне, незримая для всех прочих. И с тех пор она там каждую ночь. Оно не сердится. Оно говорит мне голосом Лоры, как счастливы мы когда-то были и как счастливы мы можем быть снова. Вместе.
С огромным усилием я спросил: — Барри, ты хочешь уйти с ней?
— Часть меня хочет, Фил, та часть, которая хочет навсегда остаться двадцатидвухлетним. Я не уверен, что смогу… избегать этого и дальше. Понимаешь?
— Думаю, да, Барри.
— Вот почему я пришёл к тебе, Фил. Я решил, что ты поймёшь. Ты оказался единственным из моих знакомых, кого я смог найти в телефонной книге, единственным, кто знал Лору Говард. Поэтому я понял, что ты мне поможешь, хотя мы на самом деле никогда не были хорошо знакомы. Это никакое не совпадение, Фил. В любом случае, оставался только ты. Нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, когда я уйду.
И на миг всё сфокусировалось по-другому и я подумал: он собирается убить себя.
Но, нет, по безумной логике его истории, всё складывалось.
— Что от меня требуется сделать? — спокойно спросил я.
— Найди моего мальчика. Лора каким-то образом вычеркнула Дэвида. Она что-то сделала со временем. Может, вытащила несколько стежков. Но он где-то рядом. Я это знаю. Помоги ему найти дорогу назад, если сможешь.
— Но как?
Барри поднялся со своего места и прикрыл мне глаза двумя вытянутыми пальцами.
— Когда придёт время, открой глаза.
— Я попытаюсь, — пообещал я.
— Спасибо, Фил. Теперь, полагаю, Лора ждёт. Прощай, Фил.
— Прощай, Барри.
— Это может тебе пригодится.
Он сунул мне в руку ключ и прошептал адрес.
Я сидел в темноте и слушал, как Барри уходит. Он открыл дверь. Заскрипела металлическая калитка на крыльце. Потом он ушёл.
Я открыл глаза и, через минуту, в открытой двери и сквозь жалюзи замерцал свет, словно весь город заполыхал.
Я подошёл к двери и выглянул.
Барри стоял посреди улицы.
И там, в темноте, тихо, как падающие снежинки, приземлялись летающие тарелки.
Отель «Паловерде»
(в соавторстве с Джейсоном Ван Холландером)
Думаю, что могу припомнить точный момент, когда между нами с Дженис воцарилась полная безнадёжность, когда впереди маячили лишь притворство и обман, и никакого подлинного согласия. Этот момент наступил, когда мне на ум пришло выражение сексуальное мученичество, пока голая Дженис лежала подо мной на кромке песчаного откоса, в порыве на обрыве, так сказать, на вечернем ветерке, который остывал почти так же быстро, как и моя страсть. Она тяжело дышала. Она выгибала спину, царапая землю и мою спину, устроив отличное шоу, но явно не получала удовольствия. Глаза у неё были зажмурены, лицо отвёрнуто, так что я не мог поцеловать её в искривившиеся губы.
И тогда я подумал, что она выглядит, как Жанна д'Арк у столба, в ожидании пламени…
Прямо тогда. Именно в это мгновение.
— Вот чёрт, — сказал я, скатившись с неё. — Это не срабатывает. — Мгновение она неподвижно лежала, будто озадаченная, затем внезапно села, хлопнув себя по бедру.
— Ой! Что-то укусило меня.
Что-то укусило и меня тоже.
— Иисусе…
— Давай-ка убираться отсюда, — сказала она.
Мы начали одеваться и собирать вещи. Я лишь задумался, как же мы сглупили, посчитав, что можем предаться восторженной любви в аризонских пустошах, хотя оба были детьми города, боящимися отойти подальше от телефонов, библиотек, больниц и фастфудовских ресторанов.
Это была её идея, последняя отчаянная попытка восстановить наш трёхлетний и быстро развалившийся брак, вырваться из фатального нырка перед финальным ревущим штопором. Три дня мы путешествовали пешком, большую часть времени мирно, подавленные пустынным великолепием ландшафта, фантастическими тёмными, многозвёздными небесами и, полагаю, некоей смехотворной надеждой, что процветала, пока один из нас двоих не раскрывал рот и не начинал взывать к разуму.