В первый момент я утратил дар речи, но, впрочем, прежде чем она скрылась из виду, успел выпалить последний вопрос:
— Как так вышло, что вам это известно — про Жанну, про меня, про то, что между нами было?
Хозяйка дома замерла на пороге, не поворачиваясь ко мне, и ответила:
— Вряд ли есть нужда объяснять. Вы и так знаете. После чего она удалилась, мне же осталось лишь вернуться, с помощью Джакомо, в свои покои. Хотя я и проглотил изрядную дозу лауданума, заснуть в ту ночь мне не удалось — я блуждал по лабиринтам воспоминаний, которые после отъезда из Парижа всеми силами пытался выбросить из головы. Теперь же они вернулись настолько безудержно, что грозили полностью меня поглотить.
Утром меня разбудил кошмар. Я звонком вызвал Джакомо, который вновь помог мне подняться, принять ванну и одеться. Он докатил мое кресло до пустой гостиной, налил мне чашку чая. Эта комната была отделана красным деревом и бархатом и являла пример той же пышности, что и столовая. Снаружи вчерашний снег подтаял, растопленный солнцем последних дней зимы. Я сидел в кресле, потягивая чай, и в нетерпении ждал прихода мадам Эдмонды.
Она появилась несколько минут спустя, опять с опущенной вуалью. На ней было темное платье, столь же роскошное, как и накануне. Мы пожелали друг другу доброго утра, она опустилась в кресло рядом со мной — во всех ее движениях, как и накануне, сквозила шелковистая грация. Джакомо налил ей чаю. Я обратил внимание, что вуаль придает ей дополнительную власть, поскольку под ней невозможно различить, куда именно направлен взгляд. Желание наблюдать за хозяйкой я испытывал не из болезненного любопытства, а в силу тех лихорадочных видений, которыми полнилась для меня предыдущая, бессонная ночь. Вуаль делала любые наблюдения невозможными.
К разговору она вернулась только после того, как Джакомо покинул комнату.
— Вы лучше себя чувствуете, месье Бодлер?
— Отнюдь. Я очень скверно спал и едва способен двигаться без помощи вашего слуги.
— А в чем, позвольте спросить, причина вашей бессонницы? Может, ваша кровать вам не по душе?
— Кровать не имеет к моему беспокойству ни малейшего отношения — я, собственно, отродясь не видел другой такой же удобной. Дело скорее в загадке, которую вы мне вчера загадали.
— Это не столько загадка, сколько констатация факта.
— Нет, загадка, и на попытки ее разгадать у меня ушла вся ночь.
— В таком случае, боюсь, вы зря потратили время. Разгадка заключена в самой загадке.
На меня вдруг волной накатила раздражительность — давняя незадача, которая лишь усугубилась с годами. Дав ей отхлынуть, я продолжил:
— Вы утверждаете: все, что мне говорила Жанна, — истина. Не может быть, что все!
— Я сказала, что все ее истории — истина. Жанна была способна лгать, но в некоторых вещах слово ее было словом чести.
— Если вам, как вы утверждаете, ведомо все, ведомо вам и то, сколь фантастичны были ее истории.
— Мне известно их происхождение.
— Жанна верила в переселение душ!
— Да. Она это называла переходами.
— А вы утверждаете, что все ее истории правда.
— Именно так.
— Надеюсь, вы не поймете меня превратно, если я попрошу доказательств.
Мадам Эдмонд вздохнула.
— С чего же начать? Поведать вам про Коаху и Алулу, про их взаимную любовь? Или про остров Оаити, вождя Отаху и мудреца Фету? Поведать вам про «Солид», его капитана Маршана, корабельного врача Робле и матроса Жубера?
Я опешил.
— А альбатрос? Что вы про него знаете?
У меня сложилось отчетливое впечатление, что этим вопросом я выпустил стрелу, пронзившую ее вуаль. Голова ее упала на грудь.
— Ах, да. Альбатрос. Вы имеете в виду историю совы и крачки.
И она вновь подняла голову.
Мне не удалось скрыть удивления.
— Вообразить себе не могу, откуда вам так близко знакомы эти истории.
— Ах, Шарль, а если я вам это открою — ответом мне будет ваше обычное презрение?
— Жанна постоянно рассказывала сказки — бредовые, сумасбродные! — выкрикнул я, стукнув кулаком по подлокотнику.
Мадам Эдмонда сидела в полной неподвижности, а потом произнесла едва ли не шепотом:
— Вы помните вашу с Жанной последнюю встречу?
— Как я мог такое забыть?
— Многим вы про нее рассказывали?
— Никому.
Кому про такое расскажешь? Сгоришь со стыда.
— А если я вам ее опишу, вы примете это в доказательство?
Я кивнул.
— Да, полагаю, что приму.
Тем не менее мне не хотелось слышать.