— Потому что я не могу ответить ему любовью. Я подождал, что Мадлен скажет еще, но она, похоже, остановилась окончательно. Даже руки замерли. В клиническом смысле — знак обнадеживающий. Сеанс подходил к концу.
— Мадемуазель, я лечу пациентов с помощью гипноза. Вам известно, что это такое?
— То же самое, что месмеризм?
— Раньше его называли месмеризмом, но теперь месмеризм бывает лишь в цирке. Научное название — гипноз. На моих пациентов он оказывает благотворное влияние. Через минуту я погружу вас в гипнотический транс. По ходу транса мы и проведем всю тяжелую работу, которая необходима для вашего излечения. Потом вы все забудете. Позволите мне это сделать?
Выражение на ее лице я могу описать лишь как доверчивую мольбу. Я объяснил, что она проведет в гипнотическом трансе четверть часа, потом я его прерву. В дальнейшем я буду гипнотизировать ее в начале каждого сеанса. Цель, сказал я, состоит в том, чтобы погрузить ее в состояние полной релаксации и тем самым справиться с неврозами.
Так и начался переход. Четверть часа я блуждал по коридорам ее разума: счастливое детство в Ханое, омраченное ранней смертью родителей (отец — от инфлюэнцы, мать, вскоре после него, — от горя), одинокое отрочество, которое прошло в перемещениях между равнодушными к ней родичами во Франции, страстная любовь в пятнадцать лет. За годы своей клинической практики я перевидал немало обугленных руин оборвавшейся любви. Любовь Мадлен была иного толка: мне открылась душа, любившая безудержно и безоглядно. Любовь ее была столь редкостной и подлинной, что мне захотелось остаться там и погреться в ее отсветах. При этом я почувствовал с легким содроганием: любовь подобной силы способна сжечь все на своем пути, оставив один лишь пепел.
После ухода Мадлен я едва успел собраться с мыслями, как в дверь постучали. Регистратор.
— Простите, доктор, за беспокойство, у вас сегодня график изменился. Новый пациент, офицер, утверждает, что вы знакомы. Артопулос. Вам это имя что-то говорит?
— Артопулос? Да, он действительно мой старый друг.
Регистратор облегченно вздохнул.
— Ну и слава богу. Требует провести его к вам немедленно. Не возражаете?
Я улыбнулся:
— Судя по всему, это действительно Артопулос. Он у нас настойчивый. Пригласите его.
В человеке, которого минуту спустя ввезли в кабинет в коляске, невозможно было признать мужчину, которого я знал семнадцать лет и некогда считал ближайшим другом, — блистательного Аристида Артопулоса. Прежний Артопулос был мощным маяком мужественности, а этот иссох, конечности скрутило, свело и скрючило, и каждые несколько секунд его сотрясали конвульсии.
— Бонжур, Артопулос.
— Б-б-б-бон-ж-ж-ж-жур, — наконец сумел выговорить он.
Отеки, конвульсии, заикание — с таким тяжелым состоянием после контузии я еще не сталкивался. Война Артопулоса разрушила.
Едва регистратор ушел, Аристид вскочил с коляски, метнулся к двери, запер ее. Обернулся ко мне с улыбкой, достал из кармана рубахи сигарету, закурил, подскочил к кушетке для пациентов и с довольным видом плюхнулся на нее. За миг ко мне вернулся былой Артопулос.
— Прости за спектакль, дружище, — извинился он. — Вот только в нынешние времена поди получи аудиенцию у вашего превосходительства — совсем не как в прежние дни.
— Очередная твоя шутка, Артопулос?
Да что ты, старина. Должен сказать, вся эта история с войной не особо располагает к шуткам, как считаешь? Впрочем, тебе-то откуда знать на твоем островке спокойствия. — За этим последовала краткая злая усмешка, все его близкие знакомые знали эту его коронную гримасу.
Я добровольцем пошел, помнишь? И меня сюда назначили. Видимо, кто-то решил, что здесь от меня будет больше всего пользы.
— Ну, мог бы, полагаю, настоять на отправке на фронт. — Он поднял на меня глаза. — Да я тебя не виню. С какой радости? — Он поднялся, заходил взад-вперед по кабинету. — Бальтазар, ты должен меня вытащить с этой войны.
— Ну, ты своей шарадой уже заработал трехмесячные каникулы в нашем госпитале.
— Эта шарада, как ты выражаешься, не такое уж простое дело, уж поверь. Да и вообще, сомневаюсь, что война закончится за двенадцать недель, и если после этого меня снова пошлют на смерть, окажется, что шараду я разыгрывал попусту.
— Может, и так. Но ты явно не болен, так что, технически, каникулы твои незаконны.
— Ты на меня донесешь?
Я поколебался.
— Нет, разумеется.
— Бальтазар, ну правда, ты должен мне помочь. Ты не хуже моего понимаешь, что война будет тянуться до последнего живого бойца.