Когда мы добрались до лестницы, женщина с кладбища стала подниматься первой. Я хотел было за ней последовать, однако уступил очередь пожилому господину, который ждал рядом. Когда я выбрался из подземелья, ее уже не было. Я выскочил на улицу, красный шиповник на черном шелке мелькнул на противоположном тротуаре. Между нами было уже полквартала — она бежала, держа туфли в руках. Я бросился вдогонку. Побегать после нашего краткого мучительного пленения оказалось приятно. А еще мне не хотелось, чтобы она исчезла. Она, сама того не ведая, непонятным образом помогла мне там, в подвале.
Я нагнал ее у задней калитки кладбища — она ухватилась за прутья решетки и трясла их, как будто калитка могла открыться по волшебству. Но та не поддавалась, женщина развернулась и привалилась к ней, осела на корточки, закрыла лицо руками. Я подошел.
— Что случилось? — спросил я, вставая на колено и дотрагиваясь до ее плеча.
Она посмотрела на меня так, будто видела впервые, глаза блестели от слез.
— Мне некуда пойти.
[193]
Квартира
Проснувшись, я увидел, что в глаза мне смотрят два угольно-черных глаза. Женщина с кладбища. Тыльной стороной пальцев она поглаживала свежую щетину у меня на щеке и бормотала что-то ободряющее.
— Вам кошмар приснился, — пояснила она.
— Я кричал?
Она кивнула.
— Простите, пожалуйста.
— Ничего. Вы же меня предупредили.
— Правда?
— Сказали, что вам каждую ночь снятся кошмары.
— А, да, верно.
Полная пепельница, два грязных бокала, пустая бутылка из-под кальвадоса на столе. Моя однокомнатная квартира, озаренная тусклым светом ночника, была погружена в глубокое полуночное молчание. Я вспомнил, как пригласил ее переночевать. Сам я спал в кресле. Она — в моей постели, в своем черном шелковом платье. Вспомнились события, которые к этому привели: кладбище, налет, бомбоубежище. То, что она приняла предложение, меня удивило. Тогда же она назвала мне свое имя: Мадлен.
Мадлен закурила и глянула на меня искоса.
— А что вам снилось?
— Что только не снилось. У меня два повторяющихся кошмара. Действие их всегда происходит в прошлом. В одном я нахожусь на этаком старомодном трехмачтовом корабле. Я — корабельный врач, мне нужно отнять человеку руку, а обезболить его я могу только водкой и лауданумом. Этот сон довольно часто повторяется. Есть и другие. В некоторых я на тропическом острове. В других я женщина, ращу ребенка во время прусской осады, а иногда — хотите верьте, хотите нет — я Бодлер и бедствую вместе с Жанной Дюваль. Но общее во всех, похоже… — Я осекся, смутившись собственной разговорчивости.
Мадлен, которая как раз закуривала, замерла и посмотрела на меня с любопытством, полным одновременно и интереса, и ужаса. Лицо ее озарял оранжевый свет спички.
— Что? — спросила она.
— Глаза.
Она зажгла сигарету, подалась вперед.
— Какие глаза?
— Самые разные, разного цвета, на разных лицах. Все мои сны заканчиваются тем, что я смотрю кому-то в лицо, и в этот момент всякий раз с криком просыпаюсь.
— А почему вы кричите?
— Понятия не имею.
— У вас акцент, — сказала она. — Вы немец?
— Да. Из Берлина.
Она прикусила нижнюю губу и отвернулась, держа сигарету в дрожащих пальцах и нервно затягиваясь. На миг женщина полностью отрешилась, ушла в себя и будто бы забыла о моем присутствии.
Через минуту-другую она встала и направилась к книжной полке, забитой книгами.
— Чем вы занимаетесь?
— Я писатель.
— Вижу, у вас много книг о Бодлере. — Она сняла с полки «Цветы зла». Улыбнулась, чуть заметно приподняв уголок рта. — Какое у вас любимое стихотворение?
— Непростой вопрос. Любимых много. Пожалуй, «Прохожей».
Ведя пальцем вдоль книжных корешков, она продекламировала по памяти: «Твои глаза на миг мне призрак жизни дали…»
— «Увижу ль где-нибудь я вновь твои черты?»[1] Она испытующе посмотрела на меня через комнату, будто не до конца понимая, что обо мне думать.
— Интересный выбор.
— А ваше? — спросил я.
— «Альбатрос».
— «Поэт, вот образ твой! Ты так же без усилья летаешь в облаках средь молний и громов…»
— «Но исполинские тебе мешают крылья внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов». — Она вновь улыбнулась той же улыбкой. — Это стихотворение он украл.
— Украл? У кого?
— У меня. — Она вновь повернулась к полке и принялась разглядывать книги, склонив голову набок. — Я его придумала. Рассказала ему про альбатроса, а он написал о нем стихотворение.