Я решил, что не пророню ни слова. Она улыбнулась вновь, откинулась на спинку стула, затянулась.
— Месье, меня Мадлен преследует едва ли не два десятилетия, так что о ее уловках я кое-что знаю. Вы, пусть и в малом масштабе, тоже стали жертвой ее безумия. Но нам, по крайней мере пока, дарована одна привилегия: мы живы. Есть такие, кому повезло меньше.
Она пригубила коньяк. Я вновь удержался от искушения заговорить — это не так сложно, когда ты держишь человека на прицеле. Понял, что восхищаюсь апломбом Шанель.
— Сами подумайте, — продолжала она, обогнув письменный стол и усевшись в кресло по другую сторону. — Подумайте, во что она убеждала вас поверить. Она считает, что человеческая душа способна переселяться из одного тела в другое. Месье, я вас не знаю, но смею предположить, что вы человек образованный. Судя по вашему акценту, вы немец и, возможно, еврей. При таких обстоятельствах не стоит удивляться тому, что разум ваш оказался в заложниках у привлекательной женщины. Немцу-еврею, оказавшемуся в этом месте и в это время, простительны старческие заблуждения. Так что обижаться на вас я не стану, сколько бы вы ни наставляли на меня пистолет. Вместо этого взываю к вашему разуму. Я уверена, что смогу убедить вас в том, что у меня есть рациональные объяснения всем этим бредням Мадлен. Видите ли, когда я в тысяча девятьсот двадцать первом году вступила в Общество, она уже была его членом. Состояла в нем довольно много лет и при президентстве Аристида Артопулоса даже получила должность секретаря. Разумеется, она не сомневалась, что станет его наследницей. Но после моего появления Артопулос решил, что я в качестве президента принесу Обществу больше пользы. Задним числом я понимаю, что еще до моего вступления в члены Общества Мадлен уже находилась во власти своих фантазий, вне досягаемости разума и логики, но тогда это было еще не столь очевидно. Видите ли, душа Мадлен безнадежно изранена. Во время войны она была сестрой милосердия, и это разрушило ее психику. Контузия, понимаете ли. Она одна из тех выживших в этой страшной катастрофе, кто внешне здоров, но мучается тайным недугом, только в ее случае это недуг духовный. Возможно, к Бодлеру ее влекло именно в силу его безумия. Кстати, из его произведений ближе всех к сердцу она принимала «Воспитание чудовища». В какой-то момент, наверняка терзаемая комплексом исконной вины, она возомнила себя одним существом с Эдмондой де Бресси, персонажем этой рукописи. А со временем измыслила этот сложный сюжет, сложив воедино детали из разных источников, включив в него даже модель корабля, которую вы разглядывали, когда я вошла. Она так погрузилась в чащу своих выдумок, что в итоге, когда Артопулос передал президентство мне, решила, что я ее древняя соперница, исчадие ада, чья цель — погубить не только ее, но и весь мир. По счастью, в тот момент в руках у нее не было огнестрельного оружия, иначе я прямо тогда бы и погибла. Она нас покинула — говоря точнее, исчезла без следа, прихватив с собой рукопись. Время от времени ей удается убедить какого-нибудь легковерного любовника исполнить ее просьбу — она надеется на то, что в конце концов от меня избавится и в итоге займет якобы причитающееся ей место президента Бодлеровского общества.
Шанель позвонила, вызывая лакея, поднялась. Я вдруг обрадовался тому, что магазин пистолета был пуст. В противном случае в мыслях моих воцарился бы полный сумбур: пробудив сомнения в здравости рассудка Мадлен, Шанель заставила меня усомниться в здравости моего.
— Месье, уберите пистолет, он вам сегодня не понадобится. Я вам гарантирую безопасность. Из жалости. Вы всего лишь ни в чем не повинный недотепа. Мой вам совет — покиньте Париж немедленно. Немцы возьмут город меньше чем через неделю, и я вам обещаю: они придут за вами. В иных обстоятельствах я бы прямо сейчас вызвала полицию. Вы человек злосчастный, но сегодня, считайте, вам улыбнулась удача. У меня есть дела поважнее. Всего вам доброго, месье. И удачи вам. — С этими словами она вдавила окурок в пепельницу и вышла с таким видом, будто больше не может терять ни секунды.
Ее приказ я не исполнил и пистолет не убрал. Держал его в руке, пока лакей Шанель не вывел меня из здания; сердце болезненно колотилось, и, даже оказавшись один на улице, я хотя и спрятал пистолет в карман, но из ладони не выпускал на случай преследования. Я прошел по Анжуйской и Бур-бонской набережным, свернул за угол и зашагал к собору — поначалу медленно, погрузившись в мысли. Человеку случается лишиться иллюзий столь внезапно, что мозг после этого начинает крутиться волчком. Так со мной и было на этот раз. Чего в точности я добился этой встречей? Я пришел за окончательной ясностью, той или иной; мне хватило нескольких минут, чтобы достичь этой ясности, после чего всякая ясность разбилась вдребезги. Я не приблизился к разгадке тайн убийства Венне и исчезновения Мадлен. Что до рукописи, уверен я был лишь в одном: она не в руках Бодлеровского общества. Меня перехитрили по всем фронтам. Та часть моей души, которая и так уже сильно тяготилась любовью к Мадлен, громко кричала той части души, которая все еще испытывала эту любовь: «Вот, что я тебе говорила!»