Доктор уже в бешенстве и мерно ходит по отсеку, а Кирк тянется за ним, но не опускает руки.
– Должен быть выход, – говорит он тихо, но твердо. – Та сыворотка Хана…
– Да, так нам ее и дали! Адмиралтейство изъяло формулу и засекретило все данные – даже не пытайся, – парирует Маккой, а Тора, наблюдавшего за ними, неожиданно осеняет. Еще не полноценной идеей, но ему кажется, что в процессе обсуждения, они смогут разработать решение.
– Пузатые чибисы, – он подает голос, и Джим тут же оборачивается к нему. – Водились у нас раньше в Асгарде. Такие большие, чешуйчатые, большерогие. Не встречали?
Доктор с капитаном смотрят на него, как на умалишенного, и Тор досадливо фыркает, пытаясь донести свою мысль.
– Эти тупые мерзавцы топтали все на своем пути, и особенно были опасны в сезон спаривания. Они бодались за самку, пока не проламливали друг другу черепа. Зато после боя выжившие становились послушными и ласковыми. Только тогда этих тупых животных можно было поймать и приручить…
– Что за бред? Причем тут…
– Ленн, подожди, – Кирк не сводит с Одинсона взгляда, осмысливая его слова и, кажется, приходит к выводу быстрее. – Ты хочешь сказать, это…
– Инстинкты! – Тор с облегчением хлопает себя по лбу, когда наконец-то понимает. – Сражайся или размножайся. Если у твоего помощника гон, можно использовать это так.
Джим с надеждой оборачивается к Маккою, и тот взмахивает руками.
– Этого я не знаю тоже! Да, выработка гормонов в таком случае может прекратиться. Но это не значит, что насовсем. Джим, я уже говорил, что не могу регулировать его секрецию. Даже переливание крови поможет лишь временно. А сейчас вы предлагаете его убить! – спорит Леонард. – Или отправить кого-то на самоубийство! Вы же помните, что гребанные гоблины гораздо сильнее нас?
Кирк закусывает губу, а Тор усмехается – вот, как он и подозревал – вместе они все смогут.
– Я – асгардец, и как уже говорил, сильный воин. Я смогу, – Одинсон не может не чувствовать предвкушение – выход найден, и впереди его ждет хорошая драка с достойным противником. А еще… – Ты когда-то помог спасти мой народ – уж я-то смогу в ответ спасти хотя бы одного твоего офицера.
Он ухмыляется и видит в глазах Джима слабую надежду. И она не исчезает, когда язвительный доктор продолжает сомневаться.
– Вы оба – сумасшедшие! Я слагаю с себя любую ответственность. Слышите, родственнички?
Но Кирк и на него смотрит с той же надеждой, и доктору ничего не остается, как чертыхнуться и согласиться с очередным самоубийственным планом. Другого у них все равно нет. Поэтому он на ходу отдает распоряжение медперсоналу готовиться к экстренной реанимации, а Кирка и Одинсона ведет в карантинный отсек, где забаррикадировался их старпом.
Вот только в отсеке Спок обнаруживается не один.
***
Сбежать из бара – правильно. Любого рядом с Тором они воспримут как его. И доказать обратное не получится, поэтому он уходит. Сливается с толпой, легко находит дипломатов, что «Энтерпрайз» сопровождал на Менкент-1, и с еще большей легкостью подменяет собой одного из офицеров охраны. Попасть после этого на корабль и затеряться на нем – проще простого. Тору даже не нужно сомневаться в его способностях. Как и в том, что он бы не предпочел менее «привлекательный» способ бегства.
Тору вообще не нужно думать – наскоро его просканировав, он видит лишь обиду и боль от его побега. Так недалеко и до того, что Одинсон может решить, будто метка для брата ничего не значит. Она значит! Потому что пока он бежал от него весь этот год, метка преследовала его во снах и терзала связью, что они не заключили. Не признали ее, не поддались ей и не укрепили. Именно поэтому после новой встречи он и не сможет оставить брата – эта жажда сильнее него. И как бы он ни чурался быть привязанным к кому-то, а больше ему никто не позволит манкировать этой связью. Сама метка не позволит – она и так все это время была камнем на шее, теперь же, заполучив недостающую часть, она и вовсе не даст ему жизни. Им обоим. Порознь друг от друга. Стоило провести лишь год в бегах, чтобы понять – века не справились, и новые не помогут. Оттого Тор и идет за ним, берет след, находит и смеет смотреть осуждающе. Ему, похоже, есть что сказать, но прямо сейчас – не самое удачное время для разговоров – они снова встречают Джима…
Он не знает, откуда это чувство – просто интуиция или снова фортуна, наказывающая его за прошлые грехи, но попав на корабль, он вдруг четко ощущает, что ловушка захлопнулась. Что со всеми его способностями, спрятаться у него все-таки не получится. И он сжимает зубы до боли – убить не убьют, но нервы опять потрепают изрядно. Жалкое зрелище. И он вместе с ними. Но пока «Энтерпрайз» готовится к старту с орбиты, его сетования прерывает небольшой огонек на краю сознания. Словно огарок свечи в огромной темной комнате, полной тусклых отсветов Луны, фонарей и звезд в окно. Он ощущает в многомерном, хаотичном, размеренном гуле – шуме от двигателей корабля и эмоциональном фоне экипажа – отголосок чего-то очень мощного, глубокого, очень горячего, примитивного и в то же время весьма возвышенного, одухотворенного. И он, конечно же, не может не поддаться искушению и не полюбопытствовать.
А находит вулканца – правую руку Джима – в бреду, с одним конкретным желанием в венах и с одной единственной возможной судьбой. Сосредоточившись на этом огне, он медленно его изучает, препарируя слой за слоем и открывая для себя чужие тайны – тела и души. С одной стороны, они почти противны до демонстративного плевка под ноги, с другой – сентиментальны до кома в горле. Это у мидгардцев понятие родственных душ давно уже стало номинальным, превратившись в красивый эпитет одному из видов отношений – у них не было ни меток, ни связей, ни тех чувств, что возникали при единении двух половин одного целого. Приматы – как он и говорил. Зато у асгардцев, йотунов, вулканцев и еще пары десятков рас соулмейты, в каком-либо виде, были. Такой вид связи был многогранен и выражался как угодно, но значил всегда только одно. То самое, что он однажды потерял вместе с меткой Тора… То самое, что очень скоро потеряет Джим.
И он не может ему этого позволить. Покопавшись в голове вулканца, он видит и сомнения, и жертвенность, и страх, и привязанность – многое из того, что когда-то испытывал и сам. Но также он знает и обратную сторону этой «медали», потому и не может остаться безучастным. Снова не может не подтолкнуть своего «питомца» на «путь истинный». Или улучшить свое творение еще одним мастерским штрихом. Он снова не может не дать Джиму шанс. Ну а в том, что реализовывать этот шанс придется именно таким способом, виновата только вулканская физиология – он видит самый простой путь и следует ему.
Он видит в старпоме тоску, смертельную надобу, оглушающе безмолвный вопль мольбы, обращенный к одному только существу. И видит стену, что страхи, сомнения и предубеждения вулканца построили с внутренней стороны. В которую неистово, но бесполезно бьется их связь. Эх, вулканец, как наивно с его стороны… Нет, полувулканец – и тогда все понятно – мидгардская кровь разбавила его мечты, желания и надежды, как та пресловутая ложка дегтя в бочке меда, отправив старпома по ложному пути самоуничтожения. На муки и смерть. И поэтому он снова чертыхается сквозь зубы и приходит к нему в карантинный отсек – исправить содеянное обоими единственно возможным образом.
Он надевает личину Джима, с легкостью расправляется с электронными замками и встает перед вулканцем, которого этот жар, эта жажда, эта неистовость уже начали сводить с ума. Он мечется на узкой корабельной койке, в бреду кусает собственные губы и кулаки и без устали беспрерывно стонет. А может быть, и рычит. Вот только стоит оказаться на расстоянии вытянутой руки, и рычание прекращается, глаза в неверии распахиваются, а руки тут же тянутся к нему.