«Живи долго и процветай!» – чудится ему чужой въедливый, непередаваемо противный голос где-то в голове, и Кирк тут же фыркает и отмахивается. Ему все еще плевать на Лафейсона. Как бы красноречиво Тор ни уговаривал его снова отпустить брата.
– Локи – негодяй, каких мало, но он… – Одинсон замолкает и сглатывает в середине фразы, продолжая неотрывно смотреть Кирку в глаза. Слава Богу, за эти четверо суток Лафейсон и носа не показывал из каюты, иначе бы Джим не смог так спокойно выслушать Тора. И особенно, когда тот говорит такое. – Но он умеет любить. Он боготворил Фриггу, нашу мать, даже узнав, что она его не рожала. Он никогда не был безразличным ко мне – ненавидел, презирал, соперничал, пытался убить… И в то же время, ждал, скучал, помнил меня все эти годы. И он любит тебя, Джим. Только способы это выразить, как видишь, выбирает самые… неординарные.
Джим хочет возразить. И возмутиться. И расхохотаться от абсурда услышанного. И поверить однажды словам Одинсона и понять весь их скрытый смысл. Но Тор продолжает удерживать его взглядом, а потом шагает ближе и крепко сжимает его плечо.
– И он обязательно придет тебе на помощь, если понадобится. И он, и я – только позови. И не держи зла – у всех у нас впереди еще много славных подвигов, не будем омрачать их думами о прошлом или сомнениями.
Одинсон улыбается и Кирк улыбается в ответ – он не знает, сколько нужно прожить лет, сколько набрать опыта, сколько пройти битв и скольких потерять, чтобы говорить что-то такое с таким чувством. И верить в это. Он не знает, получится ли у него что-то подобное когда-нибудь, но хочет надеяться. Поэтому и отпускает их с корабля. Тор когда-то обещал им новую встречу – она и случилась, большего ждать не приходится.
– Передавай привет вулканцу, – смеется Тор, и Кирку снова остается лишь кивнуть – ну хоть извиняться не стал, и то хорошо. Иначе гордость Джима было бы не отмыть.
Они уходят, и потеряв их из виду, он старается стереть их из памяти. Вулканец его и правда ждет – ни о чем другом больше думать не стоит. Ждет в медотсеке, все еще еле живой, даже несмотря на старания Леонарда.
Боунс вообще был вне себя все это время – с того самого момента, как Одинсон предложил драку, и до того, когда сердце Спока снова начало гонять по венам зеленую кровь. Когда старпом медленно, слишком медленно, все-таки пошел на поправку.
– Никогда, Джим! Слышишь? Больше никогда я не буду участвовать в чем-то подобном! Я – врач, и должен спасать чужие жизни, а не убивать! Избавь меня от этого сомнительного удовольствия.
После того, как вулканец вполне уверенно перестал изображать из себя труп, Джим и Леонард заперлись в кабинете СМО и тут же откупорили бутылку бурбона.
– Постараюсь, – бормочет Кирк в бокал, и доктор заканчивает со стенаниями, переходя к более информативной беседе.
– Я вообще удивляюсь, что это сработало. Вулканский инстинкт самосохранения, можно сказать, «исчерпал» его гормоны почти подчистую. Точно также, подозреваю, как это сделал бы инстинкт размножения. Хотя я все еще не уверен, что не будет «второй волны», но пока ему и «отката» хватает – даже с его регенерацией, восстановление займет время. Одинсон над ним славно потрудился – чтоб уж наверняка.
Джим только невнятно угукает, разглядывая дно своего бокала – бесполезно искать там ответы на последующие вопросы. Но Маккой не спрашивает – только предупреждает о том, о чем Кирк и сам уже догадывается.
– И я не знаю, что станет с его мозгами после того, как этот его пон фарр прошел не по главному сценарию. Стоит готовиться к худшему, но в любом случае, Джим, вам с ним надо серьезно поговорить.
И Кирк снова безмолвно кивает – Лафейсон предстал перед ним в обличии капитана – это же что-то значит? Он же не просто так надел именно его личину? Если он может бесконтактно сканировать их мозги, значит ли это, что образ Джима – это именно тот человек, которого хотел видеть Спок в момент своего пон фарр? Вероятность слишком большая – капитану нужно ее срочно обдумать, прежде чем идти с этим предположением к старпому. Вулканцы не любят лгать – они прекрасно умеют замалчивать, дезинформировать или игнорировать важные сведения. Но что бы там ни было, Джим должен прийти к нему с уже готовым ответом на вопрос. И вопрос этот далеко не из легких.
Это же Спок, черт возьми. Как Кирк мог на что-то надеяться, что-то предполагать или быть к чему-то готовым? Спок, который поначалу ненавидел его, наглого выскочку-кадета, этой своей вулканской интерпретацией ненависти. Потом относился с предубеждением, опаской и, порой, брезгливостью – да уж, человек, и такой человек, как Кирк. Но постепенно… Постепенно они нашли хрупкое равновесие и стали притираться друг к другу. Конечно же, именно Джим всегда делал первые шаги – большие и много, но Спок всегда принимал их и старался отвечать – в силу, опять же, своего вулканского менталитета. Иногда другой реакции, кроме как недоумения, действия Кирка у него не вызывали, но Спок старался – внимательно слушал, когда объясняли, и беспрестанно все анализировал. И через какое-то время их усилия дали плоды – постепенно недопонимание переросло в осторожное сотрудничество, затем – в приязнь, а еще погодя – в весьма уверенную дружбу. И Джим радовался каждой своей маленькой победе на этом фронте – когда до вулканца все-таки удавалось достучаться, а иногда и злился, и хандрил, когда старпом включал упертого зануду и ничего, кроме Устава и правил, не видел. Но он ни минуты не потратил впустую, и вот что несказанно радовало – Спок может, когда хочет. И даже когда не особо старается.
После событий с Ханом они и вовсе могли считаться надежными боевыми товарищами. Особенно, учитывая, что они – первые офицеры. К ним пришло понимание – с полувзгляда, с полувздоха, с каждого незаметного жеста. И это было и сильно, и полно, и захватывающе. По крайней мере, для Джима – вот такого у него, пожалуй, еще не было. Это Боунс – почти брат, но со Споком было по-другому – с ним Джим мог расслабиться и на минуту перестать быть капитаном, сколько бы старпом ни «дышал ему в спину». Он воспринимал его как равного себе – того, с кем может легко разделить ответственность и доверить и экипаж, и корабль. Джим в нем полностью уверен с тех пор – и это тоже им обоим многого стоило.
Но очень скоро Кирк понял, что даже достигнув таких высот в отношении вулканца, он может не остановиться только на доверии – оно легко трансформировалось в симпатию совсем другого толка. В привязанность, заботу, терпение и прощение, уже выходящих за рамки обычного определения дружбы. Даже тесной дружбы. И вот это Джима не удивило и не напугало – он всегда был влюбчивым, эмоциональным и непостоянным. Он просто не хотел, чтобы это его минутное «помутнение», «блажь» похерили ему все их так долго выстраиваемые отношения. Ему нужно было притормозить, остановиться и оглянуться – в конце концов, Спок встречался с Ухурой – Кирку между ними совершенно не было места. Даже если очень хотелось. И он выбрал меньшее из зол – уверенного в нем старпома, а не бывшего любовника, рядом с которым он бы чувствовал дискомфорт. Да, заниматься самообманом Джим мог, умел и даже иногда любил. Если бы не…
Если бы его жизнь, порой, не преподносила ему такие сюрпризы, от которых хотелось залезть в петлю. Но вот тут вулканец проявил себя совершенно логичным образом – концепцию дружбы он для себя уже уяснил и разобрал – поэтому и помог Джиму. Поддержал так, как даже Боунс иногда не мог. И Кирк благодарил его от всей души и от чистого сердца, отгоняя от себя желание видеть в этой заботе более глубокий смысл. Он останавливал себя от этого как только мог и почти преуспел, но вот случился у Спока пон фарр, и выдержка Кирка трещит по швам – он, что же, все-таки мог надеяться? Лучше спросить об этом самого старпома. И еще раз напомнить ему, кто здесь капитан и кто отвечает за жизнь каждого из них.