– Эй, малый, постой-ка! – позвал его рослый командир группы захвата.
В то же мгновение ожил мотор одиноко стоящего во дворе «джипа-чероки» с затемненными стеклами, машина прыгнула навстречу Василию с визгом шин, открылась дверца и чей-то полузабытый голос рявкнул.
– Садись, быстро!
Помедлив мгновение, ровно столько, сколько понадобилось для оценки дружественности предлагаемой помощи, Балуев нырнул в кабину. Промедли он еще хоть секунду – и не выручили бы его ни навыки ганфайтера, ни умение маскироваться и быстро бегать.
«Джип» снова с визгом шин рванул за угол и, попетляв немного, вырвался на улицу. Только теперь Василий обратил внимание на водителя – в кабине больше никого не было.
– Кто вы?
– Своих не узнаешь? – Водитель обернулся, и Василий изумленно воскликнул:
– Валерка, ты?
Это был Валерий Шевченко, бывший агент ФСК класса «супер», списанный вчистую из-за ранения года два назад.
– Как ты здесь оказался?
– Тебя ждал. Держись, будем отрываться, эти ребята шутить не любят.
– Кто они?
– Спецкоманда Юргена, главного телохрана министра обороны. Видать, ты им здорово насолил, раз они примчались сюда двумя отделениями.
– В том-то все и заключается, что я ничего такого не сделал!
– Ладно, потом расскажешь!
«Джип» свернул с шоссе в лес, на заасфальтированную дорогу, остановился возле затрапезного вида «москвича». Оба быстро пересели в «москвич», шофер которого занял место Валерия за рулем «джипа». И машина тут же помчалась по Можайскому шоссе к Москве.
ФЕРМЕРЫ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Астрал – кто бы что под этим ни подразумевал – настолько сложное и странное «болото», что видящие входят в него при строжайших ограничениях собственных побуждений. Но соблазн проникновения в его глубины и высоты столь велик, что редко кто удерживается на грани простого созерцания волшебных панорам или мерзких тварей низшего слоя, возбуждаемого самыми низменными желаниями человека. Матвей убедился в непреодолимости этого соблазна, с трудом вернувшись «в тело» из очередного путешествия, выполненного не во сне, а вполне осознанно. Вернее, почти осознанно, по воле собственного «я», свободного от оков здравого смысла. Впредь он решил действовать более осмотрительно, потому что испытал самый тривиальный ужас, заплутав в горизонтах инобытия и с громадным трудом выплыв на уровень, обеспечивающий знание всех языков, на которых разговаривало человечество. А оттуда уже было «рукой подать» до воплощенной в материальные структуры земной реальности.
Отдышавшись, Матвей подумал, что ему необходим проводник по астралу, Учитель, или в крайнем случае путеводитель с указанием безопасных маршрутов. Иначе когда-нибудь он рискует либо вернуться в чужое тело, либо вообще не вернуться из путешествия по всеобщему эйдо-эмоциональному полю, называемому «астралом». Правда, несмотря на обладание достаточной свободой в этом состоянии, Матвей понял, что высший этаж астрала – «ментал», истинная энергоинформационная матрица Вселенной, ему недоступна. Кто-то или что-то не позволяло ему проникать туда, каждый раз направляя полет воли в нижние горизонты астрала.
Но и то, чем овладела душа-воля Матвея, позволяло ему выходить в меоз усилием мысли, хотя и не без головной боли. Что, в свою очередь, раскрывало небывалые экстрафизические возможности: увеличение темпа жизни, сверхреакцию, тончайшие ощущения электромагнитных полей, точное восприятие опасности, физическую силу, уменьшение веса тела, снятие боли и тому подобное. Вернулись все паранормальные способности, индуцированные биокоррекцией, произведенной более года назад Тарасом Горшиным, «отступником», преступившим законы людей Внутреннего Круга.
Перед отъездом в Вологду Матвей потренировал выход в меоз и с небывалым чувством свободы и внутренней силы определил пределы новой балансировки восприятия. Теперь он мог не только задерживать дыхание на пять-восемь минут, но и регулировать сердечную деятельность вплоть до остановки сердца на несколько минут, менять по желанию температуру тела, регулировать (уменьшать) вес тела чуть ли не на треть, а также свободно различать цвет ауры людей – «свечение» их тонких тел.
Так он убедился воочию, что преобладание красного цвета в верхней части ауры означает избыточную самоуверенность владельца, оранжевого – наличие доброты и гуманности, зеленого – дружелюбия и стремления к духовному росту. Голубой цвет являлся свидетельством высокого интеллекта, здоровья и бодрости, серый – болезни, фиолетовый отражал ясность мысли и воображение, грязно-коричневый – повышенную сексуальность, фальшь в поведении, зелено-желтые вспышки говорили о лживости обладателя ауры, а золотисто-желтое ровное свечение указывало на высокую духовность. Но людей с таким оттенком ауры Матвей практически не встречал, все больше попадались серые, коричневые, бурые цвета – цвета неблагополучия и нездоровья.
Утром в воскресенье, проделав комплекс обязательных упражнений и сменив ряд поз йоги от вакрасаны до сукхасаны [18], Матвей вывел свою бронированную «таврию» из гаража, заехал к Сумароковым, повозился со Стасом, привыкающим к своему полноценному двуногому положению, поговорил с Кристиной и отбыл в Москву.
Доехал за два часа без происшествий, однако в Вологду отправился на поезде, оставив машину на стоянке возле Ярославского вокзала. Хотелось подготовиться, отдохнуть за ночь и явиться на место свежим и полным сил.
В купе беседовали двое: пожилой толстяк с лысиной на полчерепа и неопределенного возраста мужчина, скорее всего узбек, черноволосый, смуглый, скуластый. Ему можно было дать и тридцать и пятьдесят лет, представительной фактурой природа его не наделила, и все же Матвей почувствовал в нем определенную силу, способную остановить кого угодно, сокрушить любое препятствие.
Разговор зашел о политике.
Говорил больше толстяк, другой пассажир вставлял иногда редкое слово и слушал, поглядывая на Матвея черными, блестящими, как маслины, глазами.
– Сегодня серьезная опасность исходит не от шпаны, – горячился толстяк, расслабляя галстук, – малюющей свастику на стенах и заборах, делающей себе соответствующие татуировки, и не от утонченных околофашистских интеллигентов. Такая жалкая тусовка была и будет всегда. Политического значения вся эта маргинальная компания не имеет, политической погоды эта публика не делает. Опасно иное. Экстремисты прекрасно чувствуют, что время работает против них. Стабильность означает их исчезновение с политической сцены, поэтому им необходимы кризисы, революции, потрясения. И ради создания условий для этого они пойдут на все.
– Разве им нельзя помешать? – низким голосом спокойно спросил черноволосый.
– А кто им способен помешать? Президент? Он ищет опору, которой у него до сих пор нет, и, если понадобится, уцепится за любой спасательный круг, кто бы его ни бросил. Премьер? У него свой круг приоритетов, и он также пойдет на сговор с любым дьяволом, чтобы остаться у кормила власти. Дума? Депутаты озабочены лишь одним: сохранением своих кресел и привилегий, которые эти кресла дают.
– Невысокого вы, однако, мнения о депутатах.
Фыркнув, толстяк глянул на Матвея.
– Спросите у этого молодого человека, какого он мнения о них. Вас как зовут?
Матвей назвал себя.
– А меня Егор Феоктистович.
Черноволосый и в самом деле оказался узбеком, у него было звучное имя. Вахид Тожиевич Самандар. И, как оказалось, он был директором МИЦБИ – Международного исследовательского центра боевых искусств. Толстяк же работал экспертом-экономистом в другом международном институте – стратегических исследований.
– Депутаты! – фыркнул Егор Феоктистович. – Парламентарии, так сказать, представители народа, мать вашу. Если бы вы знали, сколько среди них мерзавцев! Хотите общую характеристику? Извольте. Во-первых, все они, как старые кокетки, заигрывают с народом, обещая то, чего и сами через день не вспомнят. Во-вторых, обожают цацки – машины, дачи, видеотехнику, мебель. В-третьих, падки на популизм, любят лесть, комплименты, презентации и фуршеты, обожают целоваться, клясться друг другу в верности и любви, хотят нравиться всем, завидуют успеху других А, да что говорить, – Толстяк-эксперт махнул рукой. – Клейма ставить негде!
– Но, видно, мы достойны таких правителей, – мягко улыбнулся Вахид Тожиевич. – Избираем-то их по своему образу и подобию.
В дальнейшем разговоре Матвей не участвовал, хотя его забавляла горячность Егора Феоктистовича, основательно осведомленного о жизни депутатов и правительственных чиновников. Явилось ощущение, что встреча с этими людьми в поезде неслучайна. Но, поскольку непосредственной опасности они не представляли, Матвей переключил свое внимание на внутреннее созерцание, ловя изредка внимательные взгляды узбека. Этот человек был явно неординарен, нестандартен, однако не спешил выказывать свою осведомленность и оригинальность, предпочитая слушать, оценивать и взвешивать каждое свое слово.
Оба сошли в Вологде, пожелали друг другу удачи и разошлись в разные стороны: Самандар – на привокзальную площадь, Соболев – к автовокзалу. Но у него сложилось убеждение, что они еще встретятся.
В первом часу дня Матвей прибыл в бывший колхоз «Новый завет», теперь – АО «Процветание». Погода стояла почти летняя, облачка в небе не портили его голубизны, солнце жарило вовсю, ветер приносил с полей запахи трав, и Матвей забалдел, как от хмельного напитка, снова пережив внутренний подъем и грусть по давно ушедшим дням юности.
Ряд фермерских усадеб в селе Старом на первый взгляд не претерпел изменений, но, увидев заколоченные ставни в двух домах, Матвей понял, что фермеры не выдерживают гонок на выживание с АО «Процветание». У бывшего колхоза прав и связей в агроверхах было несравненно больше, а сила, как известно, и солому ломит.
Леонид Нестеров возился на скотном дворе, небритый, похудевший, злой, и у Соболева в душе даже шевельнулась жалость к нему, однако он помнил, что во всей истории с сестрой муж ее едва ли не павный виновник всего случившегося. Приезду шурина Нестеров не то чтобы сильно обрадовался, но при его появлении несколько оживился.
Дети были дома, играли без обычной возни и шума, однако, не в пример отцу, встретили дядьку с восторгом, тем более что он привез племяннику приставку «кенди» к телевизору, а племяннице набор бижутерии. После общего чаепития мужчины уединились в горнице, и Леонид принялся за рассказ.
Шаг за шагом перед Матвеем разворачивался процесс травли фермеров, в том числе и семьи сестры, Нестеровых, направляемый бессменным председателем колхоза «Новый завет», а потом президентом акционерного общества «Процветание» Антоном Сергеевичем Дурбанем и его подручными, среди которых был и небезызвестный Соболеву инспектор Константин Кириллович Шавло.
Картина вырисовывалась нерадостная.
После тихой драки Матвея с местной властью дела у Нестеровых вроде бы пошли на лад. В течение полугода никто ничего у них не крал, никто не ставил палки в колеса, не зажимал кредиты, не задерживал выплаты денег за сданные сельхозсырье и продукты. Но потом, видно, не дождавшись обещанной Матвеем проверки деятельности колхозных «госарбайтеров», успешно превратив колхоз в акционерное общество открытого типа, Дурбань решил додавить несговорчивых и нашел хитрый ход: сделать это руками сельчан, недовольных заработками фермеров.
В селе Старом этих людей знали по кличкам – Шпана, Мокрый, Бегемот, Дубина, Мост, Капитан… Вечные нахлебники и алкаши, готовые за пол-литра на что угодно. Единственное, что они умели, – это крутить баранку грузовика или трактора. Зато амбиций больше, чем у любого уважающего себя мастера. Вот с такими-то людьми и пришлось работать сестре Лиде, когда потребовалось привлекать сезонных рабочих. Двух она наняла водителями своего грузовичка «Бурлак», который Нестеровы купили еще весной, а двое других колупались на скотном дворе, ежедневно требуя выпивку.
Чем их купил Дурбань, догадаться было несложно. Однако начали мужички пропадать с грузовиком и трактором по несколько дней, подрабатывая на стороне. Лида стала требовать с них плату за эксплуатацию машины, и получился первый конфликт. В колхозе ведь как: стоит трактор – садись и зарабатывай деньги, никто не спросит, по какому праву ты это делаешь – «все кругом колхозное, все кругом мое». Какая там еще плата? Так Лиде и сказал директор АО, прекрасно понимая, что пришли новые времена и за все надо платить.
Привыкли в Старом и к другому «коммунистическому» принципу: если ты что-то заработал – поделись с соседями или ставь по крайней мере бутылку. Правда, с начала девяностых годов этот принцип работать перестал, но директор – президент АО – решил его возродить. И зачастили к Нестеровым «новые люмпены», любители дармовщинки, требуя за каждый, хоть и небольшой, успех фермерской семьи бутылку за бутылкой. Лида не давала, они злились, портили технику, отравили собаку…
С виду отношения с соседями вроде были самые нормальные, а с некоторыми даже дружеские, казалось бы – зачем вредить? Но нет, эти отношения развивались и углублялись, направляемые подручными Дурбаня – «Шавло и компанией». Однажды Лида вернулась домой с синяком во всю щеку. Леонид к ней: «Что случилось?» Она: «В машине ударилась». Потом пришел шофер – Бегемот: «Ты, мол, прости, забери заявление…» Оказалось, он избил ее, выкинул из машины, забрал ключи и на два дня скрылся. Тогда Лидия заявление, написанное в милицию, забрала у Шавло. Но потом были и другие похожие случаи. Опять избили. Отравили свинью. Неоднократно угоняли машину и трактор. Угрожали расправой, бросались на нее с ножами, топором и даже бензопилой…
Роковой выстрел раздался, когда терпение Лиды лопнуло. И хотя пострадавший – некий Капитан, подонок из подонков, – давно выздоровел, Лиду осудили на пять лет «за превышение мер необходимой обороны». Свидетелями были все те же «Шавло и Кё», бывшие работники Нестеровых Мокрый, Губошлеп, Бегемот и… ее муж Леонид!
Матвей, выслушав рассказ, стиснул зубы. Нестеров ничего в принципе не сделал, чтобы защитить жену, помочь ей, облегчить ее участь, хотя мог бы взять всю вину на себя, как мужчина и защитник. Но он даже ни разу после суда не навестил жену в районной вологодской тюрьме!
Видимо, Леонид что-то почувствовал в молчании гостя, потому что внезапно замолчал и отодвинулся от него.
– Ясно, – сказал Матвей, вставая, и глаза его вспыхнули такой ледяной голубизной, что муж сестры едва не свалился со стула, инстинктивно закрывая лицо рукой.
– Что ты… вы… хочешь делать? – проговорил Нестеров.
– Поживу пока тут, – медленно сказал Матвей, отворачиваясь и тут же забывая о существовании шурина. – Пару дней. Уточню кое-что. Потом посмотрим.
– Конечно, оставайся, живи, я со своей стороны… как-нибудь… – залепетал Леонид. – Вот, стели себе в горнице, белье бери… стираное. Обедать с нами будешь… или как?