Лев Экономов
ПЕРЕХВАТЧИКИ
НА ПОРОГЕ НЕВЕДОМОГО
Поезд пришел поздно вечером. На маленькой засыпанной снегом площади нас ждал автобус.
— Все? — спросил шофер, не оборачиваясь, и завел мотор.
Лейтенант Лобанов с темными выразительными глазами и античным профилем (это его собственное определение) достал ножичек и начал соскребать с окошка иней.
— Долго ли ехать-то? — спросил он шофера.
Солдат не ответил, а может, мы не расслышали его слов за натужным ревом двигателя.
Я тоже расчистил иней, который толстым бархатным слоем облепил стекло.
Мы промчались по слабо освещенным улицам с одноэтажными и двухэтажными домиками, пересекли старый парк, застывший в снежномбезмолвии, и выкатились на поле.
Шофер, как видно, спешил, и нас изрядно потряхивало. Встречный морозный ветер свистел за окном.
«Ну теперь, значит, близко», — подумал я, увидев стоявших у обочины дороги офицера в короткой летной куртке и девушку. Девушка стыдливо отвернулась от автобуса и закрыла воротником лицо, а офицер приветственно помахал рукой.
— Попалась птичка в сети, — заметил Лобанов и повернулся к нам. На его белом чистом лице с узкими полубачкамн блуждала неопределенная ухмылка.
— Завидуешь? — оторвался от книги его закадычный приятель Миша Шатунов, лобастый парень с широким плоским носом и светлыми глазами.
Все засмеялись. Несмотря на поздний час, спать никому не хотелось. И настроение у всех было бодрое. Мы считали себя отмеченными судьбой, избранниками, иначе не ехали бы сюда. Другие об этом могли только мечтать.
Неожиданно автобус круто развернулся и встал. С шипением открылись двери.
Мы переглянулись.
— Слезать? — спросил наш адъютант эскадрильи Перекатов.
— Приехали. — Шофер выключил свет. Он явно не разделял нашего настроения. А рейс этот ему, как видно, не доставил большого удовольствия, парень спешил загнать машину в гараж и уйти спать.
Мы веселой гурьбой высыпали на чисто выметенную площадку.
Из стоявшего невдалеке здания с длинными рядами темных, уснувших окон вышел затянутый в ремни офицер с повязкой дежурного по части.
— От Молоткова? Давайте за мной! А вас уже заждались.
Мы прошли за незнакомым капитаном мимо застывшего в сумраке часового, миновали длинный узкий коридор и остановились, пока дежурный открывал дверь.
Над потолком ослепительно вспыхнула огромная лампа, ярко осветив стоявшие вдоль стены койки, накрытые новенькими белоснежными простынями.
— Здесь пока и обоснуетесь. А как освободятся места в гостинице — переберетесь туда.
— Ого! Значит, многие переучиваются? — Лобанов вопросительно посмотрел на дежурного своими выразительными глазами.
— Ничего удивительного. Авиация получает новую технику. — Дежурный проверил, на всех ли кроватях висят полотенца. — Раздевайтесь. И вообще чувствуйте себя как дома.
— Постараемся, — Лобанов изо всех сил старался выглядеть независимым, бывалым человеком и считал, что для этого лучше всего быть немного развязным.
— А где же Кобадзе и остальные наши? — Всю дорогу я мечтал о встрече с другом, который вместе с командиром эскадрильи и еще несколькими старшими офицерами-летчиками уехал переучиваться месяц назад. Они должны были заниматься по программе инструкторов, чтобы потом обучать летный состав нашего полка.
— Уехали на полигон смотреть, как завтра истребители будут крошить наземные цели. Вернутся послезавтра.
— Жалко, — вздохнул Перекатов. — Мне ведь утром дальше. — Он уезжал на курсы штурманов наведения. — Выходит, не увижу их.
Пожелав нам спокойного сна, дежурный удалился.
Под жилье нам выделили один из классов. Его стены были увешаны цветными схемами и плакатами, на которых изображались устройства различных систем и агрегатов новых, еще не виданных нами самолетов.
Мы, не сбрасывая шинелей, молча ходили вдоль стен и читали подписи под плакатами.
Внимание привлекла большая, до половины задерну-» тая шторкой картина-схема, на которой был изображен самолет, очень напоминавший какую-то хищную морскую рыбу. Его прижатые к бокам плавники-крылья стремительно рассекали воздух, который отлетал назад тонкими белыми жгутами и уже где-то далеко за хвостом снова голубел.
Картина ошеломила всех: каждый в ту минуту попытался представить себя в этом самолете и не мог — слишком маленькими и беспомощными казались мы себе.